Авеню Анри-Мартен, 101 - [52]

Перед глазами Леа встало истерзанное лицо Сары Мюльштейн.

— Я знаю, что ваши друзья из гестапо делают с теми, кого допрашивают, и как содержатся ваши пленники.

— Мне самому это очень не нравится. Но вы не должны знать этого. Во имя вашего будущего спокойствия умоляю забыть об этом.

Леа в ярости вскочила со своего места:

— Забыть!.. Вы осмеливаетесь советовать мне забыть о том, что ваши люди делают с мужчинами, женщинами и детьми! А вы знаете, что Ги Моке было семнадцать лет, когда в сентябре прошлого года в Суже расстреляли его и остальных за покушение, совершенное в Париже?! Вы знаете, что их было семьдесят человек? А эта старая еврейка, подруга моих тетушек, которую увезли в один из ваших лагерей, а она, плача, говорила: «Месье, это, должно быть, ошибка, я — француженка, мой муж был убит на войне 14-го года, а сын арестован за то, что сражался за Францию»…

Франсуаза взяла ее за руку.

— Прошу тебя, замолчи.

— Не трогай меня! Оставь меня!

— Леа, я понимаю вас, но это — война; ни я, ни вы многому не в силах помешать. Обещаю вам сделать для мадам д’Аржила все, что могу, и что не заденет чести солдата. Но во имя вашей собственной безопасности и безопасности ваших близких, умоляю не повторять на людях то, что вы мне только что сказали.

— Можете вы мне обещать, что то, что я расскажу вам о содержании Камиллы в форте «А», не будет использовано против нее?

Прежде чем ответить, Отто Крамер на несколько мгновений задумался.

— Обещаю.

— Мы могли бы поговорить наедине?

Франсуаза встала:

— Пойдемте, Фредерик, видите, мы мешаем.

До чего же она могла быть неприятной со своим жеманством! Еще совсем маленькой Франсуаза была уже очень обидчивой, что очень раздражало Леа и вызывало насмешки отца.

— То, что я хочу сказать, касается не меня, поэтому я думаю…

— Не стоит оправдываться, — оборвала ее сестра выходя из комнаты вместе с Фредериком.

— Бедный, не представляю себе, как вы ее терпите!

— Хватит вам ссориться, как маленьким девчонкам, — проворчал Отто с доброй улыбкой. — Садитесь рядом со мной.

— Так вот, — начала она. — Я получила письмо от Камиллы. Ее на несколько дней бросили в карцер, где невозможно было даже стоять в полный рост. Три раза ее допрашивал Дозе. Ничего не добившись, он приказал поместить ее в отвратительную камеру, откуда она вышла больной. Что он сделает с ней в следующий раз? Тюремщики Буска не пользуются доброй репутацией. Говорят, что иногда в Бордо слышны крики, доносящиеся даже через толстые стены тюрьмы. Умоляю вас, сделайте что-нибудь, чтобы Камилла не попала в руки к этим людям!

— Я так же, как и вы презираю дела «этих людей». Мы, армейские, не любим гестапо. К несчастью, эта организация становится все более мощной, и ее полицейская власть распространяется также и на нас. Поверьте мне, из всех оккупированных стран Франция страдает меньше других. Что же касается мадам д’Аржила, то я не знал о том, что ей пришлось пережить. Значит, мне солгали, когда уверяли, что с ней обращаются хорошо. Должно быть, Дозе уверен, что она располагает важными сведениями, раз, несмотря на ее связи, содержит в таких условиях. Разубедить его будет очень нелегко.

— Но я уверяю вас, что он ошибается: Камилла не знает о деятельности Лорана!

— Она сама вам это сказала?

— Нет, но мы живем вместе, и если бы она получила известия от Лорана, то я узнала бы об этом первой.

— Мне не хотелось бы огорчать вас, Леа, но когда принимаешь участие в подпольной борьбе, то не станешь кричать об этом на всех перекрестках. Хотя участники Сопротивления, как вы их называете, бывают очень неосторожны, что нас весьма удивляет.

— Уверяю, что Камилла прекрасно знала, что может доверять мне и что я готова…

Леа внезапно замолчала.

— Не бойтесь, продолжайте. Я не могу порицать вас, потому что знаю: на их месте я действовал бы точно так же, как ваш дядя и муж вашей подруги, — продолжал бы сражаться. Но сейчас мой долг, как и долг всех немецких солдат, помешать им. И это вы тоже должны понимать. Когда мы арестовываем и расстреливаем террористов, наказываем заложников, сажаем в тюрьмы распространителей листовок, тех, кто прячет английских пилотов или при помощи подпольных передатчиков связывается с Лондоном, то это значит, что, несмотря на перемирие, война продолжается. Поэтому мне не за что краснеть. Но когда гестапо проводит грубые допросы подозреваемых, особенно женщин, мне стыдно. Хотя большую часть этой зловещей работы делают гестаповцы-французы. Знаете, когда я еще был в Лангоне, в гестапо и вспомогательных службах работали двести платных французских агентов. После встречи шефа бордоского гестапо Дозе и комиссара Пуансо в апреле 41-го ваши соотечественники хорошо, если не сказать усердно, делают свою работу.

— Замолчите!..

— Это еще не вся печальная действительность. Вы думаете, что мы так уж принуждаем работать префектов, мэров, членов магистратов, полицейских Франции? В основном они выполняют указания маршала Петена, который призывает их, так же как и всех французов, сотрудничать с нами. И они являются представителями законного правительства. Насколько я знаю, ваш маршал пришел к власти не в результате государственного переворота.