Авдеенко Избранные произведения в 2-х томах. Т.2 Повести; рассказы - [179]

— У меня лицо ни в жизнь не загорит. Я же каждый вечер смываю загар. Не веришь? А это правда. Смотри, ведь ноги у меня немножко загорели.

И она приподнимала платье, показывая круглые коленки и ноги повыше коленок, которые были совсем другими, чем внизу, полными и ни капельки не загорелыми.

7

Стук топора слышался долго. Сумерки уже отгуляли свое. Подкрадывалась темнота. Ванда нервничала. Беатина Казимировна могла позвать ее ужинать, и тогда Ванда не увидела бы, как граната разнесет в щепки дровяной склад Красннина. Конечно, она услышала бы взрыв, панику… Но Ванда была не согласна:

— Это же лучший подарок. Лучше, чем кукла.

А топор все стучал, мерно, неторопливо. Красинин, который при моей памяти никогда и нигде не работал, любил делать все не спеша, и аккуратно. Из-за дома я видел, как он клал на пенек чуть привяленный ствол дубка и рубил его, почти не размахиваясь, маленьким острым топориком. Поленья укладывал в штабеля. Их было уже много, этих штабелей, целый городок.

Прожектор метнулся по небу и уперся в море, но темнота еще только-только подступала, и луч былбледным. Словно поразмыслив, он постоял на месте. И начал медленно скользить над волнами, которые были такими маленькими, что различить их из нашего сада было невозможно.

Красинин отложил топор. Вынул кисет… Противный старикан. Я вчера сказал ему:

— Вы слышали, дед Кочан бомбы разряжает.

— Алкоголик, — пренебрежительно отозвался Красинин. Прислонил лестницу к стволу сливы и полез к веткам.

— Зачем вы их срываете? — спросил я. — Все равно продавать-то некому. А съесть не съедите…

— Блин не клин, брюхо не расколет, — ответил Красинин.

Тогда я сказал:

— А вы бы не стали разряжать бомбы.

— Точно. Ни на какие деньги…

— Струсил бы.

Он посмотрел на меня сверху вниз, стоя на лестнице. Повесил солдатский котелок на ветку. Внятно сказал:

— Пошел вон, сопляк.

И вдруг не выдержал, заорал:

— Витька! Ступай в дом!

Он не хотел, чтобы Витька играл с нами. Может, рассчитывал, что, заняв город, немцы обязательно повесят и меня, и Ванду, и Любку, потому что наши отцы офицеры.

Ванда шепнула:

— Уходит.

Пыхтя самокруткой, Красинин шел садом, направляясь к своему дому, стоявшему за отгородкой.

Граната, завернутая в виноградные листья, лежала возле скамейки. Запал я держал в нагрудном кармане куртки. В последний момент решил снять чехол с гранаты, чтобы осколки не поразили нас. Но чехол снимался туго. А Ванда торопила. И я не вытерпел и грубо сказал ей:

— Помолчи.

Затаив обиду, она нахмурилась, но не ушла домой. Она думала, что я попрошу прощения. И я, конечно бы, извинился, если бы в спешке не забыл это сделать.

Мы пришли к крестовине, где сходились четыре забора, перелезли в покинутый соседский сад. Я сказал Ванде:

— Ложись.

Она легла лицом вниз, возле самого забора. Я вставил запал, повернул ручку гранаты вправо, резко бросил ее. И слышал, как она щелкнула. Я упал рядом с Вандой и даже успел положить ей руку на спину, когда раздался взрыв.

Буквально в ту же секунду мы услышали голос Беатины Казимировны:

— Ванда!

Тишина после взрыва. И затем испуганно:

— Ванда!!! Ванда!

Она видела, как мы перелезали через забор.

— Что вы там делали?

— Играли, — растерянно сказала Ванда.

Беатина Казимировна смотрела на дочь в упор. Я прислушивался к тому, что происходит во дворе Красининых. У них в доме хлопали двери.

Красинин что-то сказал. Невестка громко добавила, она вообще была горластая тетенька:

— Да и тревогу объявить проспали. Я и свиста не слышала.

Красинин заметил:

— Видать, разведчик. Сбросил и улетел.

Невестка ужаснулась:

— Еще бы пятнадцать метров — и в дом.

— Все тридцать будет…

— К Красининым бомба упала, — сказал я Беатине Казимировне.

Она взглянула на меня чуждо, ничего не ответила. Кинула Ванде:

— Иди в комнату!

Витька подошел к забору, радостно сказал:

— Степан! Слышь, Степан… К нам бомба упала. Все дрова дедушкины разнесла.

— Повезло, — сказал я.

Витька кивнул:

— Конечно.

— Могла бы и в дом.

— Фи! У нас крыша железная.

Я пришел домой. Сквозь стены все было слышно. Но там разговаривали по-польски. И я понял лишь, что Ванде очень обидно и она горько плачет.

Поздно, когда я уже лежал в кровати, Беатина Казимировна приходила к моей матери. Они о чем-то шептались в первой комнате.

8

Не спалось. Ветхие, рассохшие ставни были размалеваны рассветом: на каждой ставне по шесть узких вертикальных поло-сок — оттенков мыльного пузыря. Когда я поворачивал голову, полоски смещались вправо или влево, или исчезали совсем. В непроветренной комнате пахло одеялами и простынями. Было еще темновато. И Любка сопела, уткнувшись в подушку.

Я спустил босые ноги на пол, холодный и гладкий, и с удовольствием прошлепал в первую комнату, которая одновременно служила нам кухней и спальней для матери.

— Разведи примус, — сказала мать. Она никогда не говорила: зажги примус, протопи печь. «Разведи» было ее обычным словом в сходных случаях.

Мать чистила картошку. У нас в семье все любили картошку, особенно жареную. Большие, как кулак, клубни выглядывали из миски, заполненной водой.

Крыльцо было влажным от утренней росы и не очень белым. Поднявшись на носках, я достал кисть винограда, прохладную и матовую, и принялся есть виноград, выплевывая шкурки. Дворняжка Чушка преданно смотрела на меня и не гремела цепью, а сидела смирно и заглядывала мне в рот такими умными глазами, словно просила винограда. Сунув ноги в сандалии, я сбежал по ступенькам, показал Чушке язык, она ответила мне тем же и приветливо забила хвостом о землю. Я расстегнул ошейник. Чушка взвизгнула, метнулась по саду. Видимо, псине осточертело сидеть на цепи под сливой.