Когда Глеб, запахнутый в махровый до пят халат, появился на кухне, Лена заканчивала сервировку стола. Совершенно не ко времени там стоял подсвечник и бутылка вина. На Лене тоже был халат, но невообразимо короткий.
- Спасибо. Мне пора.
- Даже не позавтракаешь со мной? - поинтересовалась Лена томно и многозначительно.
- Я пойду, - повторил Глеб.
- Ну, куда ты пойдешь? - женщина рывком приблизилась и зашептала в самое ухо: - Там же холодно!.. А ты совсем раздетый...
Пальцы ее потянули махровый пояс, скользнули по рельефной груди Глеба, устремились ниже.
- Ай! - Лена отдернула руку. - Что за черт?..
Ей показалось, что обручальное кольцо раскалилось и обожгло кожу. Лена попыталась кольцо снять, но тщетно.
- Бред какой-то, - она потянулась к Глебу снова.
И зашипела от боли.
Глеб молчал. Смотрел немигающим взглядом и молчал. Лена заглянула в серые глаза. И все поняла.
- Прости, - прошептала она. - Прости...
Второй раз за утро ей довелось испытать приступ стыда.
Глеб качнул головой, то ли прощаясь, то ли принимая извинения, и направился к выходу. Хлопнула железная дверь. Лена запоздало вспомнила, что вроде бы запирала оба замка.
- Подожди! - крикнула она вдогонку. - Ты же...
"Замерзнешь", закончила про себя Лена.
На тумбочке лежал оставленный халат.
Глеба нигде не было.
С верхушек сосен падал снег, поцвиркивали синички. Невидимый для окружающих, Глеб шагал по натоптанной тропинке через пригородный бор. Утро он любил больше, чем вечер. Почему? Потому что день впереди. Целый. Нераспечатанный. Многое успеть можно, многое сделать.
"Сэм", - потребовал Глеб, - "транспорт!.. И сводку!"
"Абсолютный прирост", - без промедления откликнулся компьютер, - "два целых шесть десятых человека в секунду. Попытка самоубийства - каждые две секунды. Удачная - каждые двадцать восемь секунд. Убийство - каждые семьдесят три секунды. Вынесение смертного приговора каждые пятьдесят восемь минут. Исполнение - каждые сто семнадцать минут. Прерывание беременности - одна целая четыре десятых в секунду..."
- Чего четыре десятых?! - Глеб не выдержал и заорал в голос. - Твою мать! Четыре десятых чего? Ребенка? Я сколько раз просил, чтобы ты не мерил людей дробями!..
Полупрозрачные цифры и графики, мерцавшие перед глазами, исчезли.
"Я комбинирую показатели для лучшего восприятия".
Глебу показалось, что он услышал вздох. А может, и не показалось. Сэм не виноват. Глеб это знает. И не в дробях дело.
"Прости".
"Не стоит", - отозвался Сэм. - "Я не чувствую обиды".
- Я чувствую, - пробурчал Глеб. - Дальше.
"Терактов и катастроф с жертвами сто и более человек за истекшие сутки не зафиксировано".
С неба бесшумной тенью опускался малый катер. Завис в локте от земли, блеснул по контуру серебристой волной перехода в видимый спектр. Гостеприимно отъехала в сторону дверца.
Глеб оделся и взгромоздился в кресло.
"Куда?"
- Сам! - Глеб взялся за рычаг управления, похожий на джойстик.
В свое время Сэм недоумевал, зачем Глебу вообще понадобился этот рычаг. Мозг управляет рукой, рука - катером. Рука - лишнее в этой цепочке. Катер может управляться мозгом напрямую. Но Глеб настоял на штурвале. С детства он мечтал летать на флаере. И чтобы управлялся тот именно джойстиком. Видимо, виной тому стала советская фантастика, намертво обогатившая подростковый лексикон словами: флаер, бластер, кибер...
Катер легко взмыл над верхушками, замер на мгновение и рванул к горизонту, попутно сделав вокруг продольной оси переворот, именуемый авиаторами "бочкой". Глеб не чувствовал ни перепадов давления, ни перегрузок, превосходящих силу земного притяжения в десятки раз. Аппарат двигался вопреки законам аэродинамики. Вопреки всем законам. Рвал в клочья низкие облака и виртуозно огибал птиц, заставляя их беспомощно барахтаться во взбаламученном воздухе. Позади, сотканные из серого бегущего полотнища, вырастали города, горы, леса и вновь таяли в туманной дымке.
Если глядеть свысока, то там, внизу живут маленькие и смешные люди. Чем выше, тем, однако, они меньше и смешней. Копошатся, бесполезничают, пьют свое время на протяжении долгих столетий. Залпом, или прихлебывая из кружки, или процеживая через соломинку. И все никак не перестанут убивать. Воровать, насиловать, грабить. Люди врут, жадничают, проталкиваются локтями, грызутся за квадратные метры. Они равнодушны к чужому горю, черствы, озлоблены и самолюбивы.
Люди не хотят быть лучше!
Люди хотят счастья!
Суша оборвалась изломанной линией берега. Теперь катер летел над морем.
Как ни крути, Глебу досталась, пожалуй, самая неблагодарная работа, какую только можно себе вообразить. Все на этом поприще заканчивали как-то не очень: у Прометея начались большие проблемы с печенью, у Данко с сердцем... Про Христа вообще вспоминать больно.
Нет. Глеб себя в один ряд не ставил. Он не мессия и не спаситель. Он - живой. Просто волею судьбы в руках его оказался инструмент, который по молодости и горячности Глеб решился использовать. Слабо памятуя в ту пору о том, что все добрые начинания всегда заканчивались одинаково - кровавой резней. И о том, что благими намерениями выстлана дорога в ад. Как только отыскивался герой, у которого хватало решимости творить направо и налево справедливость, как люди вокруг начинали захлебываться в крови. Ну, да ладно...
