Авантюристы - [12]

— Увольте меня, государыня, — глядя на свои штиблеты, мрачно отвечал он.

— Как уволить?

— Совсем увольте, государыня, от службы.

— Что так?

— Неугоден я стал вашему величеству… Увольте-с.

— Помилуй, Захар! Чем я провинилась перед тобой? — она лукаво взглянула на Ланского и Нарышкина.

Вяземский с бумагами в руках приблизился к столу. Захар быстро поворачивается к нему и с дрожью в голосе говорит:

— Помилуйте, ваше сиятельство! Рассудите вы нас сами… Уволил я вчера истопника Илюшку: курицу хохлатую в государственном птичнике украл, я его, негодяя, и прогнал, чтоб и духу его во дворце не было… А теперь вот узнаю стороной: нынче чуть свет он поймал государыню на прогулке да в ноги ей, прикинулся казанской сиротой: семья-де большая, дети, слышь, мал мала меньше, так он-де деткам и взял курочку, чтоб яички несла… А! Каков плут!.. А она (Захар презрительно покосился в сторону императрицы) нет чтобы примерно наказать плута, она же не токмо подлеца помиловала, взяла опять в истопники, да еще и петуха ему дала!

— Ну прости, Захарушка, — упрашивала Екатерина, — вперед никогда не буду.

Захар угрюмо повернулся к выходу. В это время к нему робко, на цыпочках, подошел Нарышкин.

— Захар Константинович! — заискивающим шепотом просил он. — Будь отец родной!

— Что изволите, сударь? — все с тою же угрюмостью спросил Захар, останавливаясь в дверях.

— Захарушка! Будь друг! — умолял Левушка. — Достань мне живую муху в паутине.

— Какую, сударь, муху? — спросил тот.

— Да простую муху, голубчик, знаешь, которая попадет в паутину и бьется, жужжит, а паук ее все больше запутывает.

— На что вам, сударь?

— Да нужно, дружок, вот сюда в кабинет, а то я искал и тут, и везде, хоть бы тебе паутинка! А мне до зарезу нужно.

— У нас, сударь, паутины нет, разве на чердаке.

— Так не достанешь?

— Не достану, сударь… Вам бы все шутить, а мне не до шуток.

И, не проронив больше ни слова, Захар сердито удалился.

— Матушка? — трагически воскликнул Левушка так, чтобы и Захар слышал. — Прогони ты этого варвара Захарку! Ни одной мухи и ни одного паука у тебя во дворце не оставил, все как помелом вывел.

— А на что тебе муха? — спросила императрица.

— Да нужно, матушка; не нужно было бы, не просил бы.

Екатерина с ласковой улыбкой обратилась к Ланскому, а потом к Вяземскому:

— А верно, Левушка какую-нибудь проказу затевает; его проказы и дурачества часто бывают умнее многих умных затей других умников.

Но, видя, что Вяземский ждет, а Храповицкий потеет над грудой перлюстрированных писем и депеш, сделала вид, что ждет доклада.

— Я слушаю тебя, князь Александр Алекееич, — сказала она Вяземскому, превратив за минуту веселое лицо в холодный мрамор.

VII. СПАСЕНИЕ МУХИ

Императрица пригласила Вяземского знаком сесть против нее, а сама откинулась на спинку кресла, чтобы внимательнее слушать. Наискосок от нее уселся Ланской. Нарышкин же, усевшись за особым столиком, рядом с Храповицким, взял лист бумаги и карандаш и стал что-то прилежно чертить, по-видимому не слушая доклада, как это делают дети, но, в сущности, не проронив ни одного слова из того, что говорилось в кабинете.

Вяземский сжато, но обстоятельно изложил сущность дела о графах Зановичах, Зориче, Неранчиче, Изан-бее и бароне фон Вульфе.

— Так, младший Занович тотчас ускакал в Москву, как Потемкин из Шклова выехал в Дубровну? — спросила императрица, что-то соображая.

— В ту же ночь, государыня, — отвечал Вяземский.

— Так… Я полагаю, что они догадались, зачем уехал Потемкин, — сказала она, как бы размышляя вслух.

— Да и еврея, верно, видели, как он приходил к его светлости, — добавил Вяземский.

— Да, точно… Особливо же когда еврей, побывав у Григория Александровича, тотчас же стал покупать фальшивые ассигнации. Теперь это для меня ясно: понявши опасность, братья стакнулись, и вот меньшой поскакал в Петербург якобы объявить… Но разумным распоряжением Энгельгардта он, младший Занович, был схвачен?

— Точно так, государыня, у самой заставы, и с ним найдено более семисот тысяч сторублевых фальшивых ассигнаций.

— Шутка сказать! На семьдесят с лишком миллионов! Да у меня и в казне столько нет в наличности, — глядя в красивые глаза Ланского, говорила императрица. — Так он сказал Шешковскому, что вез эти ассигнации предъявить?

— Так точно, государыня.

— Ах, плут! А когда он воротился из-за границы?

— Еще зимой, государыня.

— Что ж он тогда же не предъявил? А вот догадался, что еврей… как его?

— Берко Изаксон.

— Так вот, когда Изаксон донес на них, предъявил Потемкину их плутни, так тогда и они вздумали предъявлять.

— Да ведь станок, государыня, печатный нашли у них по обыску и доски.

— А ты видел станок?

— Видел, государыня, он у нас при деле.

— Искусно сделан?

— С таким, государыня, мастерством сделан, что превосходит наши казенные станки. Видно, что искусный резчик за границей делал. Только видно, что не русский: смешал литеру наш с литерой иже, и вышло ассигиация.

Вяземский достал из папки одну фальшивую ассигнацию и подал императрице:

— Вот, государыня, изволь сама видеть.

— Вижу, вижу, — приглядывалась она к бумажке, — искусная подделка… Да, точно, ассигиация.

Она через стол подала ее Ланскому.