Авантюристы - [10]

Малеев воротился к Зоричу и к его гостям.

— Я должен сообщить вам, господа, прискорбное известие, — начал он.

— Что такое? — тревожно спросил Зорич.

— По произведенному в помещении графа Марка Зановича обыску оказалось, что он занимался подделкой российских ассигнаций, — отвечал Малеев.

— Быть не может! — воскликнул Зорич, с трудом скрывая волнение. — Не поверю.

— Инструменты найдены…

— Доски и краски-с, — добавил стряпчий.

— И не доделанные еще ассигнации.

Изан-бей вскочил и с блестящими глазами подошел к Зоричу.

— Хвала Аллаху! — радостно сказал он. — Я рад, что он попался… Помнишь, я тебе всегда говорил, что Зановичи нехорошие люди… Хвала Аллаху и его пророку!

Зорич ничего не ответил. Он был очень взволнован. Прочие все молчали.

— Извините, господа, — прервал молчание Малеев, — в силу данной мне инструкции я обязуюсь взять со всех вас подписки о невыезде из Шклова впредь до решения дела.

— Как? И с меня? — вспылил было Зорич.

— И с вас, ваше превосходительство, и с ваших гостей, — твердо произнес Малеев.

— Ни за что! — закричал бывший фаворит.

Но вдруг в уме шевельнулось опять: "Березов… Пелым… Березов… может быть, совсем хотят отделаться от меня… сгноить в Сибири…"

— Впрочем, что же! — сказал он, опомнившись. — Все равно я никуда не выезжаю из Шклова, разве только на охоту… Дайте бумаги и чернил!

Черномор, утирая слезы, принес и то и другое. Ему стало легче, когда он узнал, что и господин его "в ответе".

— Вот вам! — размахнувшись под подписью, сказал Зорич. — На, брат, пиши и ты.

— Изволь, нацарапаю. Подписавшись, он подал бумагу Изан-бею.

— На, князюшка, катай по-бусурмански, что хочешь, никто не разберет, — засмеялся он. — Напиши: Аллах керим! И баста.

— Я не знаю, что писать, — серьезно начал Изан-бей, обращаясь к Малееву.

— Подпишите только ваше звание, титул и имя под их распиской, — отвечал последний, — можете подписаться и по-турецки.

Изан-бей присел к столу и вывел на бумаге несколько каракулей от правой руки к левой.

Малеев обратился к молчавшему дотоле блондину с иностранным орденом.

— С кем имею честь? — начал было он.

— J'ai l'honneur…[3] Я барон Фридрих Иоганн фон Вульф…

— Барон фон Вульф, — перебил его Зорич, — капитан по службе его цесарского величества и майор по службе прусского королевского величества, кавалер ордена "де ла Провиданс", вояжирует ныне по России с намерением вступить в службу ее императорского величества, нашей всемилостивейшей государыни.

Фон Вульф и Малеев поклонились друг другу.

— Не угодно ли вам, господин барон, приложить руку под подпиской его превосходительства, — сказал последний.

— С удовольствием… mais je ne sais pas…[4]

— Ничего, барон, подпишите ваш титул и фамилию, — пояснил ему Зорич, — votre nom avec, votre titre et decoration… "de la Providence".[5]

Барон фон Вульф также присел к столу и расписался.

— А теперь выпьем за здравие государыни императрицы… Эй, Черномор и Мухомор! — скомандовал Зорич. — Шампанского!

VI. "МУХА В ПАУТИНЕ"

— Ну что, Александр Васильевич, готова?

— Готова, ваше величество, свеженькая, мокренькая еще, сейчас из печати, из-под станка.

— Сам в типографии был?

— Сам, ваше величество и с княгиней Екатериной Романовной Дашковой.

— Спасибо… А покажи.

Такими словами утром 7 августа того же года императрица Екатерина Алексеевна встретила Храповицкого, вошедшего в ее кабинет с портфелем в руках. В кабинете уже находились Александр Дмитриевич Ланской, генерал-адъютант и фаворит императрицы, и другой ее любимец, Левушка, обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин. Первый со слов императрицы писал письмо Потемкину о том, что было раскрыто следствием по делу графов Зановичей и Зорича, а Левушка против своего обыкновения не дурачился, но серьезно сидел за особым столом и исполнял обязанность Храповицкого — занимался перлюстрацией чужих секретных писем.

Храповицкий вынул из портфеля небольшую книжку и подал ее государыне. То была только что отпечатанная одна из книжек издававшегося тогда под наблюдением княгини Дашковой журнала "Собеседник любителей российского слова". Стоя у стола, Храповицкий, весь красный, вытирал фуляром вспотевший лоб.

Екатерина стала перелистывать книгу; и потом, как бы вспомнив что, обратилась к Ланскому, который сидел против нее с пером в руке.

— Спасибо, мой друг, — сказала она ласково, — положи перо, а мне передай разрезной ножик… Письмо уж мы после допишем князю; оно и лучше: сегодня дело Зановичей князь Вяземский будет докладывать с мнением сената.

Ланской подал через стол разрезной нож и, встав со своего места, обошел вокруг письменного стола императрицы и стал у ее кресла, чтобы ближе видеть принесенную Храповицким новую книжку журнала.

— Вот та ода, — сказала она, вскинув глаза на Ланского, — о которой говорила мне княгина Дашкова.

Ланской пригнулся ближе к книге.

— "Ода великому боярину и воеводе Решемыслу, писанная подражением оде к Фелице в 1783 году", — прочел он вслух.

— Решемысл — это князь Потемкин, — пояснила императрица.

— Ну, признаюсь, удружил! — кинул словцо из-за своего стола Левушка.

— Кто удружил, Левушка? — спросила Екатерина.

— Да Державин, матушка, Потемкину.