Аваллон - [26]

Под монотонный шепот леса Рязанцев незаметно задремал.

15

Его разбудило ощущение чужого пристального взгляда. Николай, не шевелясь, приоткрыл веки, повел головой из стороны в сторону. Он никого не увидел, но ощущение, что в близких зарослях кто-то притаился и внимательно наблюдает за ним, не проходило. Он окончательно проснулся. Ни одна ветка не качнулась, ни звука не донеслось до слуха. Но рядом, определенно, кто-то был, приглядывался из сумрака. Вспомнился трехпалый след. Киса решила проверить, кого занесло в ее владения? Быть может, вовсе там никакая не киса. Но это, без сомнения, хищник, а хищники живут охотой… В роли дичи Рязанцеву  выступать не хотелось.

Дрему как рукой смахнуло. Николай, подобрался и слегка толкнул непроглядные заросли в том месте, откуда исходил гипнотический взгляд. За гущей ветвей кто-то жалобно рявкнул хриплым басом и с треском ломанулся прочь, раскачивая макушки кустарника. Через секунду-другую все стихло. Николай усмехнулся: досталось кошечке.  Он поднялся и пошел в ту сторону, где смолк удаляющийся треск, намереваясь взглянуть на следы.

– Я смотрю, ты совсем освоился.

От прозвучавшего за спиной голоса, Рязанцев обмер и обернулся. Голос был слишком знакомым.

На обломке камня рядом с анфиладой сидел Павлов, непринужденно покачивая сапогом. Николай секунду очумело смотрел на него, потом, расплывшись в улыбке, поспешил к приятелю.

– Володька! Господи! Как ты здесь оказался?!

Он вдруг осекся, заметив, что на плаще егеря нет ни рваной дыры, ни расплывшейся вокруг нее черноты. Плащ был целехонек, да и сам Павлов выглядел так, будто ничего плохого с ним не случилось.

– Не столбеней, – сказал егерь. – Я не призрак отца Гамлета..

– Ты… как здесь оказался? – оторопело повторил Николай.

– Смертельно раненные герои попадают в Аваллон, – усмехнулся егерь и достал сигареты. – Или я, по-твоему, не достоин?

– Послушайте, что все это значит? – настороженно спросил Рязанцев. Он вдруг понял, что больше не может называть этого человека по имени.

– Это значит, что диффузия состоялась.

– Что? – Рязанцев непроизвольно приготовился толкнуть собеседника.

– Не напрягайся, – опять ухмыльнулся егерь. – Чего ты такой нервный? Да и не получится у тебя.

– Чего не получится?

– А того… Как с барсом.

– Кто вы такой? – зло спросил Рязанцев. – Вы ведь не Владимир, правда?

– Правда.

– А зачем тогда…

– Согласись, так ведь тебе проще. Кому бы ты еще поверил?

– Только не оборотням.

– При чем тут оборотни?! Форма может быть любая.

– Вы – здешний?

– Ну, можно и так сказать. Как ты думаешь, откуда это взялось? – Егерь ткнул пальцем в сторону мегалита.

Рязанцев, помолчав, ответил вопросом на вопрос.

– На острове посреди озера – тоже вы?

Егерь кивнул:

– И еще много где.

– Что же это такое?

– Метка, знак.

– Знак – чего?

– Наибольшей нестабильности.

Рязанцев опять умолк, потом поинтересовался:

– Выходит, это было в точку – насчет альтернативной фазы и сдвига?

– И да, и нет.

– Как понимать?

– А так. Есть вещи вне привычных представлений. Вернее, вне всяких представлений. Как их обозначить? Только посредством представлений, доступных для понимания. В данном случае – пусть будут фаза и сдвиг. Это не принципиально.

– А что принципиально? Вы же не просто так со мной беседуете.

– Это точно, – подтвердил егерь, закуривая. (От этих его обыденных действий у Рязанцева мурашки пробежали по спине.) – Принципиально то, что с тобой будет потом.

– А что-то будет – потом?

– Непременно, – заверил егерь. – Но давай-ка начнем сначала. Ну да, в определенном смысле так и есть: тот, у кого способность к образному мышлению отсутствует, здесь теряет себя, впадает в безумие. Эмпирический склад ума тут бесполезен и опасен.  А тот, кто способен подойти абстрактно, понять, поверить – другое дело.

– Как старовер и гармонист?

– И как ты.

– Таким дается… дар?

– Никому здесь ничего не дается. Посмотри вокруг. Как по-твоему, что это такое?

– Вы уже объяснили.

– Не совсем. Это, если опять же оперировать доступными представлениями, то, что было бы, если бы люди не испоганили мир. Посмотри на деревья, – егерь ткнул пальцем в направлении ближайшего ствола. – Они, в сущности, просто никем не тронутые. Здесь вообще все нетронуто, первозданно. Хочешь метафору? То, что ты именуешь Аваллоном, можно назвать и по-другому: Эдем, начало начал для человека. Или иначе – исходный поток мироздания, его естественная ипостась. И тот, кто сюда угодил, тоже возвращается к своей первооснове. Оттого и болячки  проходят. Он не дар получает, а материализует собственную суть.

– Неуютный какой-то Эдем, – заметил Рязанцев, покосившись по сторонам. – Старовер, значит, стремился врачевать человечество от духовных недугов. А научился врачевать телесные. Отчего же так куце?

– Ты к Эдему не цепляйся, это я так, к слову. Мир суров – откуда райским садам взяться? А старовер, он о духовных недугах на самом деле понятия не имел. И воплотил лишь то, на что был способен: лечить тело. И убивать, когда приперло. Ты думаешь, за столетия аборигены сюда не попадали? Но у них другое сознание и, если хочешь, душа устроена иначе. Они от первоосновы ушли на столько, на сколько их удалось увести. Поверь – не далеко. Поэтому они с ума не сходят и чудес не творят. Просто перемещаются в своей обычной вселенной, никаких граней не пересекая. Как дети. Помнишь заблудившихся девчонок? Тоже вернулись невредимыми, потому что для детей границ реального не существует.