Аваддон-Губитель - [100]

— Долго объяснять, — ответил он. — И кроме того, тут многое связано с Ситроненбаумом. Но, к сожалению, теперь уже поздно. Не думаю, что он захочет снова видеть тебя.

Я обозлился — ведь я уже все ему объяснил. Да, конечно, конечно. Но Ситроненбаум человек другого склада. И, глядя мне в глаза, он торжественно прибавил:

— Гений.

Я спросил Молинелли, сможем ли мы встретиться в ближайшее время. Ну, разумеется. Однако я понял, что пока, во всяком случае, ничего не смогу предпринять.

Несколько дней я слонялся, пытаясь привести в порядок свои мысли, но не находил разумных решений. Тогда, чтобы немного отключиться от назойливых наваждений, я принялся искать в книжных магазинах на бульваре Сен-Мишель какой-нибудь французско-албанский учебник. Когда я об этом сказал Бонассо, он посмотрел на меня как на сумасшедшего.

— Испанско-албанского нет. Вот поэтому, — сказал я.

Он все еще пристально смотрел на меня — быть может, потому, что распространился слух, будто у меня с головой не все в порядке. Я рассмеялся.

— Да нет же, старик, это из-за моей матери. Она наполовину албанка, но всегда говорила нам, что не знает этого языка. А мне известно, что знает.

Он был удивлен происхождением моей матери, но сказал, что, по его мнению, это еще не причина, чтобы изучать настолько бесполезный язык. Все равно, что изучать гаэльский[233].

— Ну, знаешь, мне всегда нравилось учить языки. Возможно, при другой жизни я бы увлекался лингвистикой. Но дело не только в этом. Это проблема, пожалуй, психологическая и семейная. Мать ненавидит свое албанское происхождение, а меня оно восхищает. Албанцы не дали ни одного изобретателя, ни одного ученого, ни одного большого художника.

— Хуже, чем баски.

— Вот именно. И ты очень правильно сравнил их с басками.

— Тогда какие же достоинства ты у них нашел, кроме того, что произвели на свет тебя?

— Это воинственный народ, которого никто не мог поработить. Заметь, это древние иллирийцы и македонцы, они там жили прежде, чем туда пришли эллины. Филипп и Александр Македонский были албанцами и, возможно, также Аристотель — как видишь, невеждами они не были. Но не это меня восхищает. А их храбрость. Ты знаешь историю князя Скандербега?

Бонассо, который в те времена постоянно ходил с «Эстетикой» Кроче[234] под мышкой, сказал, что у него есть более важные книги для чтения.

— Князь Георгий Кастриот, по прозванию Скандербег, четверть века удерживал на границе турецкие войска в Балканских горах. Благодаря ему могла существовать республика Венеция и, возможно, весь Запад.

— Пусть так, старик, но это еще не причина, чтобы ты разыскивал французско-албанский учебник.

— Я не потому ищу эту книгу, а из-за матери. Меня всегда интересовала история албанцев и ненависть к ним моей матери. Я пытался ее переубедить, но тщетно. Это у нее из-за моего деда.

— А что было с дедом?

— Мать его ненавидела, он уморил свою жену, то есть мою бабушку, когда ей было тридцать лет. Женщины и вино — понятно?

— И при чем же тут Скандерберг?

— Не Скандерберг, а Скандербег. Дед мой был по происхождению албанец, а бабушка итальянка.

— Что значит — по происхождению? Был он албанцем или нет?

— Погоди. Когда князь Скандербег почувствовал, что скоро умрет, он, — зная, что феодальные князьки, которых только он был способен объединить, разделятся, и турки тогда все разгромят, — попросил у своего союзника, короля Неаполя, позволения разместить самых преданных своих офицеров и солдат на итальянской земле, в Сицилии и Калабрии. Таким образом, примерно в середине пятнадцатого века, они там поселились. Чтобы ты мог понять, какие это молодцы, скажу тебе, что они до сих пор сохраняют свой язык и никогда никому не покорялись. Конечно, итальянцы, как правило, их ненавидели, они были им как бельмо в глазу. Теперь послушай, какая драма разыгралась в доме родителей моей бабушки, — они были не простые итальянцы, но весьма знатное семейство. Когда моя прабабка — она была вдовой и настоящей тигрицей, — донна Джузеппина Кавальканти, узнала, что мою бабушку осаждает некий долговязый молодчик, она пришла в ярость. Но брат дедушки, влиятельный священник, дружил с маркизом де Санто Марино (был наставником его детей), и возрос о браке решился, хотя при самых зловещих пророчествах донны Джузеппины. В общем, этот албанец насадил виноградники, оливковые рощи, настроил усадьбы, где были женщины и вино. И мы превратились в эмигрантов. Теперь понимаешь?

— Что — понимаешь?

— Почему моя мать ненавидела албанцев и почему я ищу французско-албанский учебник.

— Логика у тебя железная. Ну, и каков этот язык?

— Однажды я подкараулил, как мать и один из дядей беседовали. Если ты в Антверпене видишь табличку с надписью «uitgang», ты догадываешься, что здесь что-то немецкое. В албанском же нет ни малейших примет — табличка может означать «Курить воспрещается» или «Выход», не поймешь. Кажется, он как-то связан с литовским языком. Но в его лексике много слов турецких и греческих.

— И все это ты ухватил, подслушивая под дверью?

— Семь падежей.

— Замечательно, позавидуешь. Будто тебе больше нечего делать. А если тебя застукает старик Усай?