Аутентичность - [12]

Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем она заговорила снова:

— Молодежь уроки не учит. Когда же ты окно закрыл? Окно закрыл, а дымоход не стал открывать? Угли-то, поди, не прогорели. Второй раз угораешь.

Он тоже не заметил, когда закрыл окно. А сразу и закрыл, наверное.

— Всё в порядке, Анна Андреевна. Мне хорошо. Второй раз не получится.

— Ну, тогда я не знаю, что с тобой делать.

«Надоел, значит», — догадался Стив. Обидно. Так и не поговорили. Хотел спросить о Бродском, правда ли, что он читал в этой комнате ей «Большую элегию Джону Донну», и помнит ли Анна Андреевна, что в числе отчужденного от уснувшего Джона Донна упомянуты там сосны, а главное «пустые скворешни» — не «скворечники» (birdhouses, nesting boxes, starling houses), а «скворешни» (непереводимо!) — совсем как у нее, только не «ветхие», а «пустые». Но правильное слово «скворечник» соотнеслось в мозгу Стива со словом «синичник», и он сосредоточился на «синичнике», вспомнил, что это не жилище синицы, а что-то другое, дикорастущее, из его прошлой жизни. Забыв о скворечниках, Стив увидел коряги, редкие синие ягоды, мох, муравьев.

— Кыш, кыш!

— Куда? — Он очнулся.

— В лес! За грибами! За лисичками! Корзина на веранде, фонарик на полке у двери. К Черному озеру, за Черный ручей, там много грибов. Где кладбище, знаешь? Ну так быстро, давай же, давай!..

Стив метался в темноте непонятно где — какие-то углы, стены, ступеньки…

— Шоссе повернет, а ты прямо — и за шлагбаум, и в лес. Потом левее наискосок. Ноги сами приведут. Видел лисички? Увидишь — узнаешь. В них китайское что-то. Вдоль тропинок смотри. Помногу растут. Ну, давай же, быстрее, поторопись. Кыш, кыш! И чтобы без лисичек не возвращаться!

Последние слова звенели у него в голове, когда ноги пытались удержать его на асфальте улицы Осипенко. Стива шатало, мотало из стороны в сторону, а он торопился вперед с фонариком и корзиной.

Озерная улица освещалась лампами с высоты бетонных столбов — света хватало, даже когда улица стала просто дорогой, но Стив не выключал все равно фонарик. Ему навстречу по обе стороны неслись темные сумасшедшие высоченные сосны, но как-то пунктирно у них получалось — то все сборище действительно стремило бег свой, то становилось на время незримым, чтобы снова зримо навстречу рвануть уже в обновленном составе. Стиву даже показалось, что на нем сапоги-скороходы и что по четным широченным шагам он зряч и внимателен, а по нечетным — слеп и беспамятен. Только спешил Стив не потому, что спешил, а потому, что на бегу чувствовал себя устойчивее.

Появилось кладбище — Стив сбавил темп.

Он даже не запыхался.

Озерная резко поворачивала налево — к Щучьему озеру, но Стив не забыл, что надо прямо идти.

Прямо идти был шлагбаум и непроглядная лесная дорога, и темень — не видно ни зги (it is pitch — dack). Фонарик был тут определенно полезным. The flashlight was definitely useful here.

Ноги повели Стива за шлагбаум вперед по дороге в лес и остановили перед загородившим путь препятствием. То был человек. Живой. Вероятно, живой.

Он стоял посреди дороги и не позволял себя обойти.

— Хватит светить в лицо!

Стив отвел фонарик. Был человек узнан.

— Где тюбетейка? — спросил Стив.

— Посвети на себя и не задавай глупых вопросов.

Посветил на себя.

Без-тюбетейки сказал:

— Владычица морей!.. Какая встреча!

— Что ты делаешь тут? — спросил Стив строго.

— Стою и не пропускаю.

— Меня?

— Всех. И тебя тоже. Других пока не было никого.

— Я иду за волчками.

— Там нет волчков.

— Почему я должен верить тебе? — спросил Стив. — В лесу очень много волчков.

Без-тюбетейки сказал:

— Я потерял машину.

— Это запой, — сказал ему Стив.

— На себя посмотри, приятель! Ты в курсе, что у тебя корзина в руке?

— Я угорел.

— А для чего?

— Не знаю, но я теперь угорелый.

— Держись, приятель! Главное — не расслабляться. Ты не одинок, всегда помни об этом. Я потерял всё. Машину, тюбетейку, жену. Молодость, надежды, солнце. Ты уверен, что сейчас ночь?

— Твердо!

— Хорошо тебе. У тебя есть цель. Представления о Вселенной. А выпить… есть у тебя?

— Нет.

— Тогда на!

В руке у него возникла уже открытая бутылка, и он протянул ее Стиву.

Впервые в жизни Стив пил водку из горлышка.

Без-тюбетейки выпил вторым.

Он спросил Стива:

— Одного не понимаю, почему ты не хочешь меня пропустить?

— Ты свободен, — сказал Стив, отстраняясь.

К своим переводам из поздней Ахматовой, опубликованным в третьем номере The Findings, Стив Роут предпослал небольшое вступление, в котором среди прочего признавался: «Невозможно забыть воздух Комарова. В знаменитой „зеленой будке“, до сих пор принадлежащей Литфонду, я провел полночи и встретил рассвет в дремучем лесу. Я вернулся из Комарова совсем другим человеком».

 В этих словах молодого переводчика некоторые нашли претензию на обладание особыми моральными правами, допускающими прерогативное понимание предмета. Другие здесь распознали намек на какой-то реальный опыт, о котором автор не желал распространяться. Как бы то ни было, признание выглядело по меньшей мере загадочным. Что за ним стояло и стояло ли вообще что-нибудь определенное, сказать трудно, и, может быть, всех труднее было самому Стиву. Он действительно избегал рассказывать о своем посещении Комарова, а что до встречи «рассвета в дремучем лесу», то помимо этого неясного высказывания никаких других свидетельств о своих ночных лесных приключениях Стив общественности не предъявил — ни печатных, ни устных. И на то было немало причин, главная из них — он ничего не помнит.