Аутентичность - [10]

Дальше мысль не работала. Стало еще темнее. В сознании блеснула иголка из «Большой элегии» — образ голоса души умирающего Джона Донна. Не хватало воздуха. Он исчезал.

И тогда был ему удар по затылку.

Подзатыльник, если по-русски.

— Быстро! Окно!

Он вцепился двумя пальцами в крючок и потянул на себя. Был крючок приделан к подоконнику и вдет в ушко на раме окна.

— Вверх тяни! Не на себя!

Вверх потянул — крючок отскочил. Он надавил на раму — окно открылось.

Перегнулся через подоконник и ловил воздух ртом, словно ел темноту.

Она сказала недовольным голосом:

— Даже я знаю, что нельзя закрывать дымоход, пока не прогорят угли.

Он не удивился ни ее голосу, ни тому, что в комнате стало как будто светлее. Она сидела по ту сторону стола, положив руку на скатерть. Но все стало размытым каким-то, неочерченным. Он плохо различал черты ее лица, но и по тому, что различал, узнавал ее. И не удивлялся нисколько.

— Легче?

Похоже, что легче. Но голова болела, и в ушах стоял звон, будто с обеих сторон ударили ладонями по ушам.

— Не представляешь, сколько народу здесь угорело.

Вряд ли под словом «здесь» она имела в виду свой дом. Стив наверняка был единственным, кто угорел в «зеленой будке».

Он вспомнил, как угорел молодой Герцен, когда попал под арест. То ли комната была, то ли монастырская келья. Стив несколько раз перечитывал это место, но так и не понял, что же произошло. Жандарм его отпаивал квасом. Квасом с хреном. Или опаивал?

— Отпаивал, — сказала Ахматова. — Кваса у меня нет с хреном, а что посолидней должно быть. Открой шкаф и возьми.

Стив не заметил своих шагов по комнате — он сразу нашел себя рядом со шкафом. Открыл. Внутри было пусто. Не было даже перекладины для вешалок. И только внизу, в левом углу, стояла бутылка водки. Небольшая. Стив вспомнил, что такие раньше называли «маленькая» (malen’kaya).

— Поставь на стол, сходи на веранду, возьми две кружки. Человеческих рюмок у них нет, конечно.

Стив хотел сказать, что не пьет, но вовремя вспомнил, что это будет неправдой: он сегодня уже выпил немного. И опять он не понял, как это у него получилось — пойти на веранду, взять кружки. Вот они уже на столе, а он пытается открыть «маленькую».

— Руки, что ли, дрожат?

— С непривычки, — сказал Стив и не узнал своего голоса (зато ее голос был ее голосом — низким, богатым, хорошо известным по записям).

Он нащупал английскую булавку на скатерти и попробовал воспользоваться ею как открывашкой. Сразу же отказался от затеи. Сказал:

— Тупиково.

Наконец получилось.

— Мне чуть-чуть, а себе побольше.

Стив так и сделал.

— Пейте, милостивый государь, — сказала Ахматова. — Вам впрок пойдет. Ну давай же, давай.

Стив чуть не сказал «за здоровье» — он вовремя прикусил язык и почувствовал, как холодеет спина от предотвращенной бестактности.

Выпил не одним глотком — двумя, закашлялся.

Он читал у разных авторов: Анна Андреевна всегда гостям выставляла «маленькую».

Сама она не пошевельнулась даже, чтобы взять кружку. Кружка так и осталась стоять на столе.

— Ну как? Лучше теперь?

— Я тут и так хожу как пьяный, — сказал Стив. — От одного воздуха пьянею. Сосны, кислород.

— В шестьдесят пятом тоже много грибов было. Я в лес ходила. Некоторые меня упрекали за это.

— Я читал.

— У кого?

— Не помню.

Правда, не помнил. Голова была словно ватой набита. Кстати, может быть, в каком-нибудь пересказе какой-нибудь книжки ее записной. Как тогда ответить по-честному? «У вас прочитал, Анна Андреевна, в записях для себя, это теперь общественное достояние…» Жуть. Просто жуть… Вот, однако же, способен Стив сейчас на эмоцию, почему же он удивиться не может? Стиву не нравилось, что он не удивляется. Потому, наверное, что он еще не отошел, не опомнился. Подумалось о Светлане Крючковой. Так же сидела здесь, когда играла Ахматову. Подсказки, говорит, слышала. Теперь он знал, как должна выглядеть Светлана Крючкова, которую он никогда не видел. Даже мелькнула неправдоподобная мысль, что перед ним и есть Светлана Крючкова, но думать дальше в этом кощунственном направлении Стив себе не позволил.

Глагол «пережить» снова овладел рассеянным вниманием Стива. Теперь «переживет» ему мнилось глаголом прошедшего времени. Мерцало в уме еще какое-то слово, вспомнить не мог, Стиву казалось, оно имеет лично к нему отношение. «Пережиток», — вспомнил Стив. Он не был уверен, что правильно понимает значение слова, но это слово о нем: Стив и есть пережиток. Он уже был сегодня подкидышем. Подкидыш и пережиток.

— Так и будем сидеть? — спросила Ахматова и показала глазами на «маленькую». — Нет, нет. У меня налито. Себе.

Стив плеснул себе.

— Давай, не стесняйся.

Выпил.

Он видел, что Ахматовой нравится, что он и за нее тоже. Он не говорил: «За вас», он и так пил за нее.

Оказалось, что вместе с кружками он принес еще с веранды хлеб — два кусочка. Одним закусывал. Ахматова одобрительно следила за ним. Он не знал, как быть с другим кусочком. Он протянул другой в направлении кружки Ахматовой и вопросительно взглянул на Анну Андреевну. Ахматова молчала. Тогда он взял на себя смелость положить кусочек хлеба на ее кружку с водкой. Что-то такое он видел в кино.