АУЕ: криминализация молодежи и моральная паника - [99]
Выступление 1982 года имело большой общественный резонанс, который произошел из-за специфических решений власти, связанных с информационным освещением происходящего. Причиной резонанса стало то, что официальные структуры, работающие с молодежью (комсомол, администрации учебных заведений и др.), провели разъяснительную работу, призывая не посещать это мероприятие. Как результат, многие молодые люди пришли на Пушкинскую дать отпор неофашистам или просто посмотреть на них (автором «Вестей из СССР» такие молодые люди представлены как «спортивные болельщики»). Информация о событии стала общеизвестной, распространившись по всему СССР и за рубежом.
Данная ситуация может быть примером того, как незначительное событие дает неадекватно мощную информационную реакцию. Интерес к неофашизму в детской, подростковой и молодежной среде действительно существовал, но был распространен мало[604]; неофашисты были крайне малочисленны, неактивны и экстравагантны. Неудивительно, что после того, как их деятельность была раскрыта, никто из них не понес наказания, власти ограничились «профилактическими мерами». Большей частью интерес к нацистской символике являлся элементом конструирования контркультурности[605], об идейности не было речи. В то же время информационный резонанс породил мощную волну слухов и фольклора[606]. Так, этнолог И. С. Савин рассказал: «Среди студентов далекого Чимкента, слухи об этой демонстрации появились примерно через неделю. В Чимкенте якобы в этот день немногочисленные „фашисты“ были избиты случайными прохожими». Сообщалось о прошедших в 1980–1983 годах фашистских выступлениях в Можайске, Кургане, Южно-Уральске, Свердловске, Ленинграде, Нижнем Тагиле, Киеве и других городах[607]. Связь с нацизмом приписывалась многим неформальным молодежным объединениям (например, панкам); пострадали некоторые рок-группы[608]. В последующие годы в разных регионах Советского Союза (и впоследствии постсоветских стран) вспыхивали слухи о якобы ожидающемся приезде «фашистов» или фашиствующих неформалов; эти слухи поднимали местную молодежь на борьбу, но реальный враг не появлялся. Часто такие ожидания были приурочены к 20 апреля. Так, в 1983 и 1984 годах прошли слухи о разгоне неофашистских выступлений в Москве, в Парке культуры и на Советской площади соответственно. В середине 1980-х годов неофашистская демонстрация ожидалась в Горьком и Донецке; в 1984 году — в Чите, в 1986 году — в Могилеве и Ангарске. 14 апреля 1987 года нашествия «металлистов-фашистов» ждали в Воронеже. Считается, что поводом стала информация о праздновании дня рождения Ричи Блэкмора. Паники, связанные с якобы намечающимися набегами неофашистов, наблюдались и позже — в Куйбышеве (середина 1980-х), Усть-Илимске (1989), Туле (1989–1991), Новомосковске (1991), Улан-Удэ (2002), городах Удмуртии (2006), Белгороде (2007)[609].
В ситуации 1982 года в Москве толчком для распространения панической информации послужила инициатива сверху — нелепые инструктажи о недопустимости участия в выступлениях; далее паника приобрела низовой характер. Иногда мои респонденты называли в качестве источника сведений учителей, выступающих на классных часах и родительских собраниях, и лекторов, которые подключились к трансляции данной информации.
Случай 3. Ярким примером моральной паники являются события, создавшие субкультуру люберов и противодействующих им движений. К концу 1986 года в подмосковном городе Люберцы сформировалось молодежное движение, связанное с силовыми видами спорта, прежде всего с культуризмом; стало модно заниматься спортом, возникло множество самодельных залов — «качалок». По выходным дням некоторые из молодых люберчан ездили в Москву и, помимо прочего, вступали там в конфликты с московской молодежью. При этом о какой-либо субкультурности движения говорить не приходилось, это была скорее солидарность, основанная на общем месте проживания и интересе к спорту. Ситуация изменилась в начале 1987 года после двух публикаций в популярных еженедельниках «Собеседник» и «Огонек»[610]. В этих публикациях деятельность люберецких уличных сообществ обрисовывалась именно как субкультура — с названием, дресс-кодом, идеологией и специфической деятельностью. Произошла и подмена основного вида занятий, объединяющего молодых людей, — о спорте говорилось вскользь, а основной упор делался на целенаправленное преследование неформалов и криминальный бизнес. Именно после этого момента «субкультура люберов» возникла как социальная реальность: на улицах появились «люберá», одетые в правильную субкультурную одежду и занимающиеся поиском «неформалов». Значительно увеличилось количество люберов и изменился их социальный состав, к движению теперь примыкали жители других городов Подмосковья и Москвы (так, по одной из милицейских сводок, среди задержанных жители Люберец составляли всего около 15 %
