АУЕ: криминализация молодежи и моральная паника - [56]
Граффити на иллюстрациях 2б и 2в демонстрируют разные стили графического исполнения этого слова. Граффити с иллюстрации 2в было обнаружено в Москве, в переходе под площадью Гагарина; оно выполнено в стилистике тега — графической формы, используемой в субкультуре граффитистов (или райтеров). Дело происходит в благополучном районе Москвы, в прогулочной зоне близ Нескучного сада, и самопрезентация автора граффити здесь достаточно респектабельна. Значительно проще по стилистике исполнения незамысловатое граффити на ил. 2в; оно сделано в Казани, в окраинном районе «Теплоконтроль», известном своими криминальными традициями.
Граффити АУЕ могут восприниматься[314] как аналоги ранее популярного граффити А. С. А. В. (расшифровывается как «All Cops Are Bastards» — «Все копы — ублюдки»). Эта аббревиатура, первоначально использовавшаяся в Европе как тюремная татуировка, популярна в среде футбольных болельщиков. Имея, по сути, антиобщественное содержание, граффити А. С. А. В. в отличие от граффити АУЕ не являлось предметом социальной тревожности и попадало в зону внимания правоохранительных органов преимущественно с точки зрения вандализма, а не экстремизма[315].
Во многих публикациях, посвященных опасности «движения АУЕ», надписи, которые «мелькают грязными граффити в подъездах и на гаражах»[316], упоминаются как несомненный маркер распространенности этого движения. Например, в апреле 2019 года сообщалось, что «спортзал энгельсской школы № 20 исписали надписями „АУЕ“ и „Жизнь ворам“». Как рассказали учащиеся, это дело рук местной молодежи, которая сильно увлечена «воровским движением». «У нас же тут район этих АУЕшников, их тут полно, все уже исписали своими „жизнь ворам, смерть мусорам“, — поделилась одна из учениц школы»[317]. Со своей стороны могу вспомнить англоязычную научную литературу, показывающую, насколько традиция нанесения идентифицирующих граффити важна для некоторых банд городов США[318]. Однако российский материал дает более скромные оценки значимости граффити. Так, Н. С. Гордеев и А. А. Судейкина, исследовав в Ульяновске 428 тегов местных группировок, пришли к выводу, что их нанесение не является значимым занятием собственно для участников группировок (и более того, не поощряется ими). Их наносят подростки, находящиеся на периферии уличных сообществ. Соответственно, граффити/теги «с одной стороны, выполняют роль маркеров пространства активности „группировок“, а с другой — способствуют формированию идентичности местных жителей в системе неофициальных
районов города»[319]. Соответственно, можно предположить, что граффити с упоминанием АУЕ наносятся не собственно «ауешниками», а подростками, имеющими к гипотетическому движению очень отдаленное отношение, наслышанными о нем и, возможно, стремящимися приобщиться к его романтике через воспроизводство символики. Повышенный интерес новичков к символике — явление, распространенное в молодежных сообществах. Так, Т. Б. Щепанская отмечала, что новички, входящие в среду «неформалов», значительно больше используют субкультурный сленг и визуальную субкультурную символику: это способствует подтверждению их недостаточно высокого статуса, в то время как неформалы, давно находящиеся в сообществе и чувствующие себя в нем своими, одеваются как «обычная» молодежь и сленг употребляют в меру: «Поле безличности отличается повышенной знаковостью внешности, манер и речи — самая насыщенная сленгом речь как раз у пионеров. Постепенно, с освоением норм поведения и вхождением в сеть личных связей, внешняя атрибутика теряет значение»[320].
Коснувшись графических воплощений темы АУЕ, стоит хотя бы вкратце сказать о «воровских звездах» — символе, который часто присутствует на изображениях, связанных с криминальной тематикой. Это звезда, количество лучей которой кратно четырем (чаще всего она восьмиконечная); каждый луч разделен на две грани, эти грани имеют поочередно черную и белую окраску. Фигура визуально напоминает картографический и геральдический символ «роза ветров».
Д. С. Балдаев приводил несколько татуировок звезд, сделанных в 1950–1980-е годы[321]. Они наносились на плечи, под ключицами и были частным вариантом татуировок-оберегов[322]. Изначально подключичные звезды делали только авторитетные заключенные — воры в законе. «В 40–50-х гг. подключичные звезды были большой редкостью, их, как отличительные признаки, позволялось накалывать только большим лагерным авторитетам в лагерях Восточной Сибири, Приморья и Колымы. Значительно позже эти своеобразные „знаки различия“ стали появляться и у других воров в законе»[323]. В. Ф. Пирожков также указывал татуировки звезд, наносимые на плечах, как обозначения «вора в законе», «символ высокого положения в уголовной иерархии»[324].
Кроме того, на материалах 1970–1980-х годов Пирожков описал существовавшую (и существующую сейчас) в подростковых исправительных учреждениях практику нанесения звезд на колени: «Во многих спецшколах, спецПТУ и ВТК существуют (…) традиции: одна из них — „ни перед кем не становись на колени“. Ее сторонники татуируют на коленях шестиконечные звезды. В каждом таком учреждении разработаны свои способы унижения человека таким путем. Если подростка принудили встать на колени или заставили сделать это обманным путем („посмотри, не твоя ли книга, шапка и т. п. лежит под кроватью“), то он считается скомпрометированным и статус его снижается»
Микроистория ставит задачей истолковать поведение человека в обстоятельствах, диктуемых властью. Ее цель — увидеть в нем актора, способного повлиять на ход событий и осознающего свою причастность к ним. Тем самым это направление исторической науки противостоит интеллектуальной традиции, в которой индивид понимается как часть некоей «народной массы», как пассивный объект, а не субъект исторического процесса. Альманах «Казус», основанный в 1996 году блистательным историком-медиевистом Юрием Львовичем Бессмертным и вызвавший огромный интерес в научном сообществе, был первой и долгое время оставался единственной площадкой для развития микроистории в России.
Вопреки сложившимся представлениям, гласность и свободная полемика в отечественной истории последних двух столетий встречаются чаще, чем публичная немота, репрессии или пропаганда. Более того, гласность и публичность не раз становились триггерами серьезных реформ сверху. В то же время оптимистические ожидания от расширения сферы открытой общественной дискуссии чаще всего не оправдывались. Справедлив ли в таком случае вывод, что ставка на гласность в России обречена на поражение? Задача авторов книги – с опорой на теорию публичной сферы и публичности (Хабермас, Арендт, Фрейзер, Хархордин, Юрчак и др.) показать, как часто и по-разному в течение 200 лет в России сочетались гласность, глухота к политической речи и репрессии.
Книга, которую вы держите в руках, – о женщинах, которых эксплуатировали, подавляли, недооценивали – обо всех женщинах. Эта книга – о реальности, когда ты – женщина, и тебе приходится жить в мире, созданном для мужчин. О борьбе женщин за свои права, возможности и за реальность, где у женщин столько же прав, сколько у мужчин. Книга «Феминизм: наглядно. Большая книга о женской революции» раскрывает феминистскую идеологию и историю, проблемы, с которыми сталкиваются женщины, и закрывает все вопросы, сомнения и противоречия, связанные с феминизмом.
На протяжении всего XX века в России происходили яркие и трагичные события. В их ряду великие стройки коммунизма, которые преобразили облик нашей страны, сделали ее одним из мировых лидеров в военном и технологическом отношении. Одним из таких амбициозных проектов стало строительство Трансарктической железной дороги. Задуманная при Александре III и воплощенная Иосифом Сталиным, эта магистраль должна была стать ключом к трем океанам — Атлантическому, Ледовитому и Тихому. Ее еще называли «сталинской», а иногда — «дорогой смерти».
Сегодняшняя новостная повестка в России часто содержит в себе судебно-правовые темы. Но и без этого многим прекрасно известна особая роль суда присяжных: об этом напоминает и литературная классика («Воскресение» Толстого), и кинематограф («12 разгневанных мужчин», «JFK», «Тело как улика»). В своём тексте Боб Блэк показывает, что присяжные имеют возможность выступить против писанного закона – надо только знать как.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Наследие главных катастроф XX века заставляет европейские страны снова и снова пересматривать свое отношение к истории, в процессе таких ревизий решается судьба не только прошлого, но и будущего. Главный вопрос, который перед нами стоит, звучит так: «Есть ли альтернатива национальной гордости, опирающейся на чеканные образы врага и забывающей о жертвах собственной истории?» В двух новых книгах, объединенных в этом издании под одной обложкой, немецкий историк и специалист по культурной памяти Алейда Ассман тоже задается этим вопросом.
В своей новой книге известный немецкий историк, исследователь исторической памяти и мемориальной культуры Алейда Ассман ставит вопрос о распаде прошлого, настоящего и будущего и необходимости построения новой взаимосвязи между ними. Автор показывает, каким образом прошлое стало ключевым феноменом, характеризующим западное общество, и почему сегодня оказалось подорванным доверие к будущему. Собранные автором свидетельства из различных исторических эпох и областей культуры позволяют реконструировать время как сложный культурный феномен, требующий глубокого и всестороннего осмысления, выявить симптоматику кризиса модерна и спрогнозировать необходимые изменения в нашем отношении к будущему.
Новая книга известного филолога и историка, профессора Кембриджского университета Александра Эткинда рассказывает о том, как Российская Империя овладевала чужими территориями и осваивала собственные земли, колонизуя многие народы, включая и самих русских. Эткинд подробно говорит о границах применения западных понятий колониализма и ориентализма к русской культуре, о формировании языка самоколонизации у российских историков, о крепостном праве и крестьянской общине как колониальных институтах, о попытках литературы по-своему разрешить проблемы внутренней колонизации, поставленные российской историей.
Представленный в книге взгляд на «советского человека» позволяет увидеть за этой, казалось бы, пустой идеологической формулой множество конкретных дискурсивных практик и биографических стратегий, с помощью которых советские люди пытались наделить свою жизнь смыслом, соответствующим историческим императивам сталинской эпохи. Непосредственным предметом исследования является жанр дневника, позволивший превратить идеологические критерии времени в фактор психологического строительства собственной личности.