Аттила - [11]

— Почему ты называешь так государственную тюрьму?

— Потому что еще ни один смертный оттуда не возвращался. Ты не испугался всемогущего евнуха. Благодаря твоему заступничеству я мог оправдаться. Да, никогда я этого не забуду! И если бы у Аттилы на самом деле была волчья пасть, как рассказывают о том няньки в Византии, для тебя, Максимин, я положу в эту пасть свою голову… Но почему тебя, именно тебя выбрали они для этого посольства, это мы должны еще разузнать. Как это случилось?

— Довольно странно… Среди глубокой ночи разбужен я был рабами. Мне говорят, что Вигилий сейчас же хочет видеться со мной. Сначала я подумал, что тут какая-нибудь ошибка. Ведь этого несчастного я презираю, как никакого.

— Исключая Хризафия, — напомнил оратор.

— Мне сказали, что он явился по повелению императора. Вскоре ненавистный стоял у моей постели. При свете лампады показал он мне открытый лист за подписью императора, которым на следующий день, то есть сегодня же, предписывалось мне вместе с Вигилием и послом Аттилы отправиться в Паннонию, в царство гуннов, чтобы передать ответ императора…

— Трудно нести этот ответ: много центнеров позора весит он! — с гневом сказал оратор.

— Красные чернила императорской подписи еще не высохли. Значит, они совещались уже после полуночи: император, Хризафий, Вигилий и, что весьма странно, еще один.

— Кто же это? — с удивлением спросил Приск.

— Эдико.

— Посол Аттилы! От кого ты это знаешь?

— От Вигилия! Как бы мне хотелось знать, благодаря чему этот человек без всяких заслуг так высоко поднялся во мнении императора и даже самого евнуха!

— Именно благодаря отсутствию всяких заслуг, единственно благодаря своему искусству.

— Что ты хочешь сказать?

— Он стал переводчиком, так как кроме латинского и греческого владеет еще готским и гуннским языками. У него есть способность к языкам: двуязычный по природе, он изучил еще несколько других языков, так что теперь может быстро и без запинки лгать приблизительно на шести языках, как по собственному побуждению, так и по внушению этого злого духа — Хризафия.

— Так вот этот самый Вигилий выдал, почти против воли, участие в этом деле Эдико. Когда я, рассердившись, в гневе спросил его, как он осмелился принуждать меня ему сопутствовать, зная, какого я о нем мнения, он воскликнул, пожимая плечами:

— Неужели ты думаешь, что я тебя выбрал для своего удовольствия? Эдико настоял на этом.

— Он меня совсем не знает, — возразил я.

— Это правда! Но он потребовал, чтобы наиболее уважаемый из всех византийских сенаторов (или, по крайней мере, — прибавил старик — который считается таковым) отправился ко двору его господина. Он осведомился, кто у нас такой сенатор, и все единогласно…

— Назвали Максимина, — добавил Приск.

— Иначе Вигилий, — заметил это, друг! — не взял бы на себя всей опасности, все ответственности. Понимаешь ли?

Приск в раздумьи покачал головой.

— Вигилий просто солгал, — сказал он, подумавши.

— И я то же думал и сказал это послу, встретившись с ним с глазу на глаз. Он ведь не гунн, а германец, и не совсем обыкновенный человек.

— Но непроницаемый! — прибавил Приск.

— «Замечательно, что Вигилий на этот раз не солгал» — сказал Эдико мне в ответ. — «Аттила требует посла из числа сенаторов».

— «Но почему ты избрал именно меня?»

— «Это ты узнаешь в свое время», — возразил германец.

— Да, именно в свое время! — раздался сзади чей-то голос.

В испуге они оба обернулись. Позади них стоял Эдико.

— Скоро вы это узнаете, тогда же поймете и причину. А до тех пор будьте осторожнее в разговорах. Не меня бойтесь, а… других.

И он пошел вниз по холму, навстречу повозкам. Внизу стоял его конь, ожидая господина.

Вскоре он медленно проехал мимо тех же полуоткрытых носилок.

— Эдико, Эдико! — снова произнес шепотом сидевший в них. — Эта проклятая боль в пояснице не позволяет мне сесть на коня, и я принужден сидеть в этом ящике. — Я должен же с тобой наконец переговорить. Ну, хоть на одно слово.

— Молчи, безумный, — отвечал тот, не останавливаясь. — Те двое и без того уже полны подозрений. Погубить нас что ли ты хочешь? И при том еще раньше, чем дело сделано.

Глава III

Уже сумерки начинали спускаться на землю, а поезд еще не достиг места, назначенного для ночной стоянки, — берегов реки Дрикки, притока Тиссы. Гуннские всадники то и дело подъезжали к Эдико с краткими известиями, при чем все они длинными копьями и своими бичами из крепкой буйволовой кожи неизменно указывали на запад, где среди степных испарений закатывалось солнце, тусклое, багровое, без лучей, без света.

Отпустив всадников, Эдико спокойно смотрел, как они разъезжались в разные стороны.

Вдруг пред ним останови коня один еще очень молодой римлянин. — Эдико, господин, — начал он робко, — меня послал мой отец Вигилий. Он беспокоится… Один из готов, приставленных к повозкам, сказал ему, что он ясно видел на западе густые облака пыли. Очевидно, это — всадники. Отец боится… не разбойники ли это…

— В царстве Аттилы? Нет, мальчик. Успокой храбреца! Разве ты не видел, когда мы переходили вашу границу, сколько скелетов и трупов пригвождено к деревьям там и сям вдоль дороги?