Атомные шпионы. Охота за американскими ядерными секретами в годы холодной войны - [15]

Голд получал необычайное удовлетворение от того, что обманывал всех на сахароочистительном заводе. Если бы доктор Рич что-то заподозрил, «я бы в одну минуту оказался на Шэкамэксон-стрит»[5], сказал он своему другу Блэку. В химии «доктор Рич вырастил меня из щенка», говаривал Голд. Тем не менее он не видел ничего плохого в том, что обманывал своего покровителя в интересах более высокого служения. Вот до какой степени уже разложилось его понятие о ценностях.

Ограничения на то, о чем следовало разнюхивать Голду в промышленных делах, постепенно сходили на нет. Однажды он наткнулся на некоторые данные по трассирующим пулям. Он предложил их Полу Смиту, но тот лишь резко оборвал его, но не потому, что Голд полез не в свое дело, а потому, что Советский Союз уже не нуждался в сведениях по этому вопросу.

В 1937 году некий человек, известный Голду по имени Стив, сменил Пола Смита в качестве его контакта, а в начале 1938 года Стива сменил некто по имени Фред. Фред пришел к выводу, что на сахароочистительном заводе вскоре не останется ничего ценного и что Голду лучше переключиться на военно-морскую верфь. Голда потрясла мысль, что ему придется покинуть его безопасное убежище под крылышком доктора Рича. Он нигде не сможет получить приличный оклад без диплома по химии, сказал Голд. Если он уйдет с сахароочистительного завода, то только для того, чтобы закончить высшее образование, объявил он. Голд твердо стоял на своем, даже когда Фред отбросил вежливость. В середине лета 1938 года Фред сменил пластинку. Пожалуй, вернуться в колледж — это неплохая мысль, согласился он. Лучше всего ему поступить в Мичиганский институт технологий, сказал он; все тамошние расходы Голда будут оплачены. Но Голд уже потихоньку наводил справки насчет поступления в университет Франциска Ксаверия — иезуитский вуз в Цинциннати. Он тянул с новым вариантом, пока не стало слишком поздно, чтобы поступить куда-либо, кроме Ксаверия. Он отложил какие-то деньги, немного, но, считая примерно по 10 долларов в неделю от Фреда, ему удалось протянуть следующие два года. Голд в каком-то смысле оплатил свое обучение тем, что проник в исследовательский центр ВВС в Дейтоне. Без преувеличения можно сказать, что Голд, извратив великую американскую традицию, проложил себе дорогу в колледж тем, что предал свою страну.

Летом 1940 года, когда ему уже было почти тридцать, Гарри Голд вернулся в Филадельфию со своим драгоценным дипломом по химии — дипломом с отличием первого класса. Он перешел на место получше и стал работать под руководством доктора Рича в исследовательской лаборатории «Пенсильвании шугар компани». Почти одновременно аппарат повысил его из информаторов в курьеры.

Психологическое расщепление Голда быстро прогрессировало. Он взял за обычай работать в лаборатории ненормально долго — по пятьдесят, шестьдесят, семьдесят часов в неделю. Он поступал так отчасти потому, что, когда он занимался какой-то задачей, еда и сон не имели для него значения, пока задача не была решена. Он также хотел подготовить себе возможность для периодических необъяснимых отсутствий. Он делал черную работу для коллег по лаборатории, чтобы они при необходимости могли его прикрыть. Аналитическая химия захватывала Голда; иногда он говорил, что единственное, где он счастлив, — это в лаборатории. Ему особенно нравилось работать по ночам. Но в сутках всего лишь 24 часа. Шестьдесят часов в неделю плюс время на последипломные курсы, которые он с упорством посещал, заполнили его жизнь до края. Чтобы не сломаться под напряжением и из-за недостатка отдыха после того, как он прибавил ко всему прочему еще и шпионские занятия, Гарри Голд стал относиться к себе так, как если бы он был не одним человеком. В каждой части своей жизни он старался «держаться только одной колеи». Когда ему приходилось переходить на что-то другое, он, по пришедшей ему в голову аналогии, как бы «переключал стрелку». С помощью этого невидимого переключателя Голд не допускал, чтобы напряжение темных часов риска вторгалось в уютную лабораторию и чтобы нормальное осознание того, как он поступает со своей страной, проникло в его полуавтоматические действия в качестве шпиона.

Для миссис Цили Голд ее сын вскоре после возвращения из Цинциннати стал причиной огорчений. Годами она пыталась отвлечь его от того, что считала угрюмым нравом. Все с меньшим и меньшим успехом она пыталась заинтересовать его посещением синагоги, собраний местного общества или танцев. Он отвечал, что на это у него нет времени. Немного погодя она уже не могла уговорить его даже сводить ее в оперу, на мюзикл, балет или в кино. Гарри по-прежнему жил дома с родителями, но почти всегда был погружен в мысли, напряжен и замкнут. Он становился чужим в собственном доме. Миссис Голд поняла, что с разумом Гарри творится что-то ужасное, совершенно недоступное ее любящему сердцу.

Вечером 26 декабря 1946 года в нью-йоркской лаборатории, где в одиночестве работал Гарри Голд, зазвонил телефон. «Это Джон», — произнес металлический голос Анатолия Антоновича Яковлева[6], тридцатипятилетнего выпускника Московского инженерно-экономического института, который значился служащим советского консульства в Нью-Йорке.