Атомная база - [44]

Когда он сел, я обратила внимание, что на нем костюм из дорогой материи и новая шляпа. Его обувь не годилась для наших дорог — легкие коричневые ботинки были забрызганы грязью. Я предложила ему переодеться, но он и слышать об этом не хотел.

— Может, все-таки дать тебе хорошие шерстяные носки?

— Нет.

Он был молчалив, как всегда. Каждое слово из него приходилось вытягивать. Но даже когда он молчал, голос его продолжал звучать в моих ушах.

— Что нового в Рейкьявике?

— Ничего.

— Как поживает наш органист? — спросила я и сразу почувствовала, что сдаюсь, признавая существование какой-то связи между нами. Он тоже это заметил.

— Наш органист? Его мать умерла. Он выводит семь новых сортов роз.

— Это хорошо — сначала все забыть, а потом умереть, как эта женщина. Мир не может быть только злом, поскольку существует так много разных сортов роз. А вот и торт. Он нам достался от женского союза. Или лучше бутерброд?

Конечно, он предпочитал бутерброды.

Пока я готовила бутерброды и кофе, я все время чувствовала на себе его взгляд, хотя и стояла к нему спиной.

— А как Боги? — спросила я, продолжая рыться в шкафу.

— Они объявили войну Кусачкам, — сказал мой гость. — Они говорят, что Двести тысяч кусачек, когда он еще верил им, этим Богам, разрешил им пользоваться «кадиллаком», и утверждают, что у них есть документ, подтверждающий это, а теперь Двести тысяч кусачек дешево продал машину.

— А ты купил ее и отнял у этих бедняжек? Они так гордились ею, мне просто трудно представить Атомного скальда без «кадиллака».

— А мне совсем не жаль Богов. «Мне отмщение», сказал господь…

— Ну как, удастся «Фабрике фальшивых фактур» продать страну?

— Конечно. Двести тысяч кусачек уже вылетел в Данию за костями. «ФФФ» организует зрелище для народа — пышные похороны. Будут приглашены важные гости.

Так мы болтали о разных вещах, пока я накрывала на стол, пока он, глядя на мои руки, вдруг не спросил:. =

— Можно переночевать у тебя?

— Оставь меня в покое, я сейчас выздоравливаю и снова становлюсь девушкой.

— Это как же понять?

— Если девушку семь лет никто не трогает, она снова становится чистой. — Я поспешила отойти к шкафу, чтобы он не видел, как я покраснела.

— Осенью мы поженимся.

— Ты с ума сошел! Как это могло прийти тебе в голову?

— Это хорошо для нас обоих. Для всех.

— Прежде всего я хочу стать человеком.

— Я тебя не понимаю.

— Неужели ты не видишь, что я ничего не умею, ничего не знаю, что я — ничто?

— Ты — душа северной долины.

— Хватит и того, что я завела ребенка от первого встречного, так неужели еще нужно и замуж за него выходить!

— Почему ты в прошлом году захлопнула передо мной дверь?

— А как ты думаешь, почему?

— Может быть, появился другой, а я впал в немилость?

— Конечно. Другой, третий, четвертый — все новые и новые. Я просто не успевала спать со всеми.

— Зачем ты кривляешься?

— Расскажи мне лучше о Рейкьявике. Расскажи хоть, кем ты стал. Я ведь даже не знаю, с кем я разговариваю.

— Скажи, кем ты сама хочешь стать?

— Я хочу научиться ухаживать за детьми. — Ему первому я призналась в том, о чем уже давно мечтала.

— Ухаживать за чужими детьми?

— Все дети принадлежат обществу. Но конечно, нужно изменить общество, сделать так, чтобы оно лучше относилось к детям.

— Изменить общество? — насмешливо переспросил он. — Я устал от этой болтовни.

— Значит, ты тоже сделался преступником? Так я и думала.

— Когда я был мальчишкой, я, не прочитав ни одной книги, сам додумался до коммунизма. Может быть, это происходит со всеми детьми бедняков в городе и в деревне, если они достаточно сообразительны и музыкальны? Потом я пошел в школу и забыл о коммунизме. Затем почувствовал призвание, как я тебе рассказывал, выпряг кобылу из сенокосилки и уехал на Юг. А теперь я хочу добиться, чтобы меня признало то общество, в котором я живу.

— Мы живем в преступном обществе. Это всем известно — и тем, кто на этом наживается, и тем, кто от этого страдает.

— Мне все равно. Живешь только раз. Я докажу, что умный человек, любящий музыку, может прожить, ни перед кем не унижаясь.

Я долго смотрела на него через стол, пока он ел.

— Кто ты? — наконец спросила я.

— «Кадиллак» стоит по ту сторону ручья. Если хочешь, поедем со мной.

— Не удивлюсь, если ты окажешься призраком с черной реки[51] и захочешь увезти меня в могилу.

Он сунул руку в карман, вынул туго набитый бумажник, открыл его и показал содержимое: стокроновые и пятисоткроновые бумажки, похожие на новенькую колоду карт.

— «Северная торговая компания», — сказал он, — автомобили, бульдозеры, тракторы, пылесосы, миксеры, электрополотеры. Все, что крутится, все, что шумит! Современность! Я возвращаюсь на Юг из своей первой коммивояжерской поездки.

Я протянула руку к деньгам:

— Давай я сожгу их, мой друг!

Но он засунул деньги обратно в бумажник и спрятал его в карман.

— Я не выше людей, как Боги, и не выше бога, как органист. Я только человек, а деньги эти настоящие. Я тебе показал мой бумажник, чтобы ты не считала меня сумасшедшим.

— Сумасшедший тот, кто считает деньги настоящими. Поэтому органист сжег деньги и одолжил у меня крону на леденцы. А теперь я раскрою тебе свою тайну: есть другой человек, который мне нравится больше тебя. У меня дрожат колени, даже когда говорят, что он за сто километров от меня. Но знаешь, что меня в нем пугает? У него в тысячу раз больше денег, чем у тебя. Он сказал, что купит мне все, что только можно купить за деньги. Но я не хочу быть фальшивой миллионершей. Я хочу жить на то, что сама заработаю. Может, если бы ты пришел с пустыми руками, я предложила бы тебе остаться ночевать, может быть, завтра утром я бы ушла с тобой пешком. А теперь я не предложу тебе остаться. Я не поеду с тобой.