Атомная база - [40]

— Моим героем всегда был и будет Торгейр Хауварссон, — говорил Гейри из Мидхуса. — А почему? Потому, что из всех героев саг у него было самое маленькое сердце. Когда у него вырезали это сердце, не испытавшее страха даже в Гренландии, то оказалось, что оно не больше воробьиного зоба. — И крестьянин смеялся своим густым смехом, из которого можно было бы воздвигнуть собор.

Наш добрый пастор Тройсти не почитал за труд проехать пять часов верхом, чтобы понюхать щепотку табаку и вбить несколько гвоздей в стены церкви вместе с этими веселыми прихожанами.

И вот леса сняты. Из громадного окна над алтарем, выходившего на восточную сторону, виден склон горы. Весь этот день пастор ходил с таинственным видом. Наконец, когда сели пить кофе, он высказался:

— На наших глазах произошло величайшее в мировой истории событие, и, как большинство великих событий, оно осталось незамеченным.

Мы ничего не поняли.

— Я не знаю, сколько церквей построено в мире с тех пор, как существует христианство, — продолжал пастор. — Но впервые в мировой истории человек осмелился сделать в церкви окно над алтарем. Раньше такого строителя сварили бы заживо.

Лицо Гейри из Мидхуса засияло, и он громко захохотал, думая, что пастор, как обычно, острит.

— Не будь здесь окна, — сказал Йоун из Барда, — мы бы не видели всей этой красоты.

— Как красив косогор,[46] — промолвил отец.

— Косогор красив, — повторил пастор. — Эти слова говорят об язычестве наших древних саг. Христианство мешает видеть красоту природы. Церковь, во всяком случае во время мессы, скрывает природу от человека. В старых церквах в окнах были цветные стекла. А над алтарем во всех церквах мира, даже лютеранских, за исключением нашей, висит изображение, уводящее мысли человека от ослепительно великолепных творений природы к святым тайнам.

— Зачем вам церковь? — спросила я. — Во что вы верите?

Пастор подошел ко мне, похлопал по щеке и сказал:

— Мы верим в страну, данную нам богом, в деревни, где наш народ живет уже тысячу лет. Мы верим в священную миссию деревни в жизни исландского народа, мы верим в животворность зеленых склонов.

Бог

Мне часто кажется, что эти люди, живущие в долине, актеры: они скрываются за выдуманными ролями, даже их собственная судьба воспринимается ими скорее как сага, как народное сказание, а не как их личное дело. Это заколдованные люди, люди, превращенные в птиц или в каких-то смешных зверей, — они живут в этом колдовском образе с тем же стоическим спокойствием, благородством и достоинством, которые нас, детей, восхищали в сказках о животных. Может быть, они с бессловесной тревогой животных подозревают, что если их лишить этой сказочной шкуры, то сказке конец, а с ней конец и их спокойной в своей уверенности, идущей от саг жизни. Тогда начнется обычная человеческая жизнь со всеми ее неприятностями, жизнь, может быть, даже в городе, где нет ни природы, ни миражей, где порваны связи с народными преданиями и прошлым, где не найдешь старых заросших горных тропинок, спускающихся к реке, бегущих по равнинам, не найдешь мест, знакомых по сагам; там их ждет только беспрерывная погоня за бесплодными наслаждениями, притупляющими ум.

— Как ты надеешься, отец, — сказала я, когда пастор и строители церкви ушли, — прожить с сорока пятью овцами, когда знаешь, что одна овца дает тебе в год не больше, чем рабочий зарабатывает за день. Ну хорошо, сорок пять дней ты проживешь на это, но ведь остается еще триста двадцать дней.

— Мы живем, — ответил он, — мы живем.

— И всего две жалкие коровы, дающие так мало молока. Да и то каждая доится только полгода. В газетах пишут, что фермеру в Америке за день нужно скосить сто возов сена и накормить и выдоить сто двадцать коров.

— Если верить газетам, то в Америке сорок миллионов человек будут разорваны на мелкие клочки в первый же день атомной войны. Сколько бы они ни надоили молока — оно им не поможет. Так что уж лучше жить в Эйстридале, лечь в сухую могилу и в неповрежденном виде восстать из мертвых у своей церкви.

— Неужели вы живете только затем, чтобы лечь в сухую могилу?

— Я знаю, что по законам арифметики и логики немыслимо жить в забытой богом долине, имея такое количество овец и две тощие коровы. Но мы все же живем. И вы, дети, жили здесь. У твоих сестер в далеких поселках растут здоровые ребятишки. И тот, кого ты носишь во чреве своем, дочка, тоже будет жить. Мы говорим ему «добро пожаловать!» наперекор арифметике и логике. Здесь люди будут по-прежнему жить, имея всего одну корову и несколько овец, дитя мое, и тогда, когда Париж, Лондон и Рим превратятся в поросшие мхом развалины.

— Как бы там ни обстояло дело с атомной бомбой, дорогой отец, я считаю, что тебе следовало бы продать одного жеребца и построить уборную.

— Я знаю, у них на Юге есть уборные, но нам они ни к чему. У нас есть природа. Если смотреть на человеческую жизнь проще, то природа — лучшая уборная. А кони, детка, пусть гуляют в горах.

— Мне рассказывали на Юге, что ты, дорогой отец, веришь в божественность этих лошадей, живущих на подножном корму.

— Наши друзья в городе иногда очень странно выражаются. Но верно, что в наших местах привыкли судить о достоинстве человека по его лошадям. Тот, кто не мог выбрать себе приличного жеребца, когда надо было ехать в город, никогда не считался здесь хорошим хозяином. А как приятно смотреть летом на табуны коней; жеребец — чудесное создание!