Атолл - [56]

В прозрачном утреннем воздухе была хорошо видна белая церковь под красной крышей в деревне Такароа. Матаоа подумал, что в старости не раз будет вспоминать этот момент. Ему хотелось бы, чтобы Моеата была в пироге, но она осталась на берегу присматривать за Ириа. Кроме того, хотя лагуна спокойная, ей наверняка стало бы нехорошо. Новая беременность проходила у Моеаты тяжело, при одной мысли о море у нее начинала кружиться голова. При переезде с Арутаки на Такароа морская болезнь не отпускала ее ни на минуту.

Наступил момент погружения.

— Я подниму сто килограммов перламутренниц величиной с тарелку! — воскликнул Матаоа весело.

Хаамару ответил ему улыбкой.

— Давай! Спускай якорь! — приказал Матаоа и приладил очки.

Хаамару приготовил корзину — пакете, затем, придерживая веревку, немного отпустил камень. Матаоа прыгнул в воду и начал дыхательные упражнения, присоединяя свое утэ к нестройному хору голосов. Он был очень взволнован и преисполнен гордости. Он — один из четырехсот мужчин, съехавшихся сюда со всех атоллов Туамоту, лучших людей его народа. Но вскоре эти мысли отступили на задний план, и он сосредоточился перед погружением. Последний раз вдохнув, он сделал Хаамару знак глазами, и тот отпустил веревку.

Немного выше Матаоа плыл другой ныряльщик, начавший спуск почти одновременно с ним. Матаоа его хорошо видел сквозь полупрозрачную толщу воды над головой. На глубине двадцати саженей камень коснулся дна. Матаоа отпустил веревку, остановился и внимательно осмотрелся вокруг. Он прекрасно себя чувствовал, голова его была ясна. Нужно было собрать как можно больше раковин, приложив наименьшие усилия. Матаоа приглянулось место в десяти метрах справа от него. Там, у подножия древовидных кораллов, лежали крупные перламутровые раковины с раскрытыми створками. Он направился к ним, оторвал три штуки, и тут его блаженному состоянию пришел конец. Где пакете? Он забыл поднести ее к кораллу. Теперь ему нужно вернуться за ней, чтобы складывать туда добычу. Успеет ли он? Матаоа заколебался. Лучше подняться и при следующем погружении не вести себя как поино. Он дернул за веревку, почувствовал, что она натянулась, и поднялся на поверхность.

— Полно раковин! — закричал Матаоа, как только ему удалось восстановить дыхание. — Я настоящий поино: забыл поднести пакете! Ладно, ничего, — сказал он озадаченному Хаамару. — Положи эту отдельно.

Он вбил себе в голову, что в первой же раковине, которую подберет, будет жемчужина. И он подарит ее Моеате.

Он вновь проделал дыхательные упражнения и ушел под воду. Подтянув пакете к подножию коралла, он одну за другой оторвал семь ближайших раковин, затем две другие, подальше. И тут же понял, что они были лишними. Он снял их торопливыми неточными движениями, а затем слишком стремительно стал подниматься и выскочил на поверхность, как поплавок, запыхавшись, с вытаращенными глазами. Жадно глотнув воздух, он сказал себе: «Осторожно!» Мато предостерегал его от таких вещей. Жадность сильнее рассудка и заставляет ныряльщика поступиться законами поведения в воде, а это никогда не приводит к добру. Не нужно делать глупости! Раковины не уйдут! Но почему-то в воде думаешь иначе, чем наверху. Как будто там люди забывают, что надо вернуться назад. У них становится не больше мозгов, чем у рыбы. Разве стоят несколько лишних раковин того, чтобы ради них люди под водой задыхались и умирали?

К концу первого дня Матаоа поднял сотню прекрасных раковин, весивших около шестидесяти килограммов. За них Матаоа получит десять тысяч франков, из которых пятая часть причиталась Хаамару. Это больше стоимости тонны копры! Жемчужин Матаоа не нашел, но в одной раковине уже образовался радужный бугорок величиной с ноготь, зародыш будущей жемчужины.

Матаоа чувствовал себя бодро. Руки его вновь обретали силу и гибкость по мере того, как лодка приближалась к берегу. Он не чувствовал усталости, ему было весело, он даже заставил Хаамару обогнать другие лодки. Моеата приготовила мужу рыбу с рисом, и он с жадностью набросился на еду. Не успел Матаоа наесться, как усталость обрушилась на него и свалила с ног. Голова Матаоа упала на грудь, глаза закрылись. Он с трудом поднялся со скамьи, спотыкаясь, направился к циновке, рухнул на нее и мгновенно заснул.

В деревне ныряльщиков

Деревня Такароа растянулась вдоль берега более чем на два километра. Она состояла из пятисот хижин, двух церквей, трех часовен, магазинов, складов, игорных бараков, двух кинотеатров, жандармерии и медицинского пункта.

После того как шхуны, пришедшие из самых отдаленных уголков Туамоту, высадили последних ныряльщиков, население деревни превысило две тысячи человек. В десять раз больше, чем обычно жило на Такароа! Утром и вечером, когда пироги выстраивались на суше, за ними не было видно берега. Кругом народ, движение, суета! Многие, как Матаоа и Хаамару, впервые покинули родные атоллы и были совершенно оглушены новыми впечатлениями. Что касается Моеаты, то она быстро свыклась с новой обстановкой и подружилась с несколькими соседками, тоже женами ныряльщиков.

Ириа задавал вопросы, которые на Арутаки никогда не пришли бы ему в голову. Техина оказалась неправа, утверждая, что не нужно брать на Такароа такого маленького ребенка. Перемена обстановки действовала на него благотворно, мальчик развивался под воздействием новых условий и людей. Здесь звучал резкий гортанный диалект жителей Восточных островов, мягкий говор жителей западных атоллов Туамоту и таитянский язык. Среди ныряльщиков был один с Уа-Пу, женатый на женщине с Тенги. Он объяснялся на своеобразном диалекте, состоявшем из слов родных языков его и жены. На Такароа съехалось много китайцев. Среди них были не только владельцы крупных магазинов и перекупщики раковин, но и мелкие торговцы, спавшие и готовившие пищу в своих лавчонках. Они продавали пирожные, имбирь, цветную сладкую воду с мятой, гренадин, куски жареной рыбы, тефтели, рагу из свинины или собачины.