Атлантов в Большом театре. Судьба певца и движение оперного стиля - [48]

Из этих неясных и даже противоречивых черт на гастролях в Париже складывался новый образ артиста Большого театра, возникал новый стиль исполнения, формировавший свои основные принципы прямо на глазах у публики «Гранд Опера». Этот новый стиль был окружен той музыкальной атмосферой, в которой максимально ярко обнаруживались его еще не полностью выявленные черты.

Тревожное мироощущение современного человека в этом «Онегине» вытесняло привычную элегическую ностальгию, не являющуюся предметом раздумий дирижера. Утраченные формы жизни его не влекли. Солисты воссоздавали их, но музыка их не оплакивала.

Новое в «Онегине» — прежде всего представление о сценическом времени и ритме, более сжатом, более драматичном. Выработанное современностью, наиболее полно выраженное в музыке Шостаковича или в музыке Прокофьева, это представление, быть может и неосознанно, впервые было введено в широкий музыкальный обиход. Несмотря на то что Ростропович снизил привычные темпы отдельных сцен, музыка Чайковского не утратила, а приобрела динамику. Парижские и отечественные рецензенты, все как один, водили хороводы вокруг музыки Ростроповича, как вокруг костра. «Пламенность», «теплота», «яркость», «огненные краски», «оркестр — страстный участник драмы», «смелый и волевой напор», «резкие эмоциональные сдвиги», «все крупно, остро, предельно экспрессивно», это — слова из критических статей. Они оставляли впечатление новизны и свидетельствовали о том, что Ростропович одним из первых почувствовал новую ситуацию и сумел овладеть энергией, которой так щедро наделены были молодые певцы. Об этой молодой энергии он и поставил своего «Евгения Онегина».

Эта злободневность художественной концепции «Онегина» объяснима. Ростропович являет собой тип художника предельно экстравертный, ему в высшей степени свойственно ощущение исторического момента, внешние мотивы способны питать его вдохновение, сама его муза умеет быть всегда актуальной. По своей психологической сути Ростропович — антиромантик, а по типу личности — художник экстаза. Экстазы Ростроповича — это не волнения возмущенных чувств, но бури кипящего и деятельного разума. Экстатический интеллектуал -так правильнее всего было бы назвать Ростроповича.

В музыку «Евгения Онегина» дирижер внес стихийную витальную силу, которая могла бы показаться грубой, если бы не была столь тщательно выверенной. «Вся внутренняя жизнь героев, малейшее движение их чувств, каждый драматургический поворот событий — все в руках дирижера... Чтобы так... осмыслить и подчеркнуть каждую деталь партитуры известнейшей оперы, нужен был именно... талант Ростроповича»*.

«Онегин» под его управлением не содержит в себе ни того естественного эмоционального жара, ни той непосредственности страстных порывов, которые в той или иной степени свойственны всем певцам нового поколения, а в особенности - Ат-лантову. Умственная природа дирижерских навыков Ростроповича в этой записи абсолютно очевидна. Музыкальная экспрессия «Евгения Онегина», в основе своей интеллектуальная, придавала дирижерской интерпретации Ростроповича черты искусной стилизации. Стилизации под еще не существующий стиль.

* Т. Грум-Гржимайло. «Оперой дирижирует Ростропович». «Московская правда», 20 января 1968.

Дальнейшие события с неопровержимой наглядностью показали, какая художественная сила заключена в этом едва сформировавшемся стиле. На гастролях в Париже молодые певцы, объединенные единым мироощущением и единой судьбой, победили артистов, привезших свою вокальную славу из Милана в 1964 году.

«Евгений Онегин», в котором главными героями оказались Атлантов и Мазурок, не был исключением. В «Борисе Годунове» «...со всем энтузиазмом приветствовали Елену Образцову, обладающую прекрасными вокальными и внешними данными...»*, а про исполнителя главной партии Александра Огнивцева все рецензенты написали одно: «Главная роль исполнена плохо. Александр Огнивцев играет и поет очень посредственно»**.

Такие же отзывы этот певец получил и за исполнение Досифея в «Хованщине», а Ирина Архипова «...в такой сценически невыгодной роли Марфы демонстрировала совершенно итальянский голос и прекрасный драматический темперамент»***.

После исполнения Тамарой Милашкиной партии Лизы в опере «Пиковая дама» в одной из газет вышла заметка: «...после серии хороших выступлений мы не увидели ни одной певицы-звезды, которую какой-нибудь западный театр пожелал бы иметь у себя. Наконец мы услышали такую в «Пиковой даме» — восхитительное сопрано Тамару Милашкину. Напоминающая внешне Викторию де Лос Анхелес, она обладает гораздо более роскошным голосом, волнующим и демонстрирующим совершенство техники с бархатных полутонов до высоких нот, выдержанных со стабильностью и точностью, редко сочетаемой с такой мощью голоса. После Марии Ерица в 1922 году и Ренаты Тебальди в 1950 году я не помню лирического сопрано такого редкого качества.

Рядом с ней тенор Зураб Анджапаридзе внушал нам некоторое беспокойство...»****.

* Рене Сервен. «Большой театр» ослепил весь Париж». «Франс Суар», 24 декабря 1969.

** Кларандон. «Борис Годунов». «Фигаро», 24 декабря 1969.