Атлантида священная (из действительности доисторических времен) - [6]

К тому и шло. Пришедшие на землю через своих предков-титанов, чтобы своим влиянием возвысить сознание человечества, осилившего к тому времени необходимые ступени физической эволюции, атланты в какой-то момент начали сами воспринимать земные черты.

Велико искушение для духа, впавшего в осязаемое тело, отойти от законов и правил, по которым он существовал в других сферах. Земная жизнь, паче чаяния, оказалась такой привлекательной…

Да, царица Тофана прекрасно знала – и кому, как не ей самой, лучше было разобраться в себе, – что виной ее болезни была она сама. Точнее – ее поднявшаяся из каких-то сумрачных глубин, до которых было неприятно дотрагиваться даже мысленно, и уже известная ей по нескольким проявлениям самостоятельность. Даже не самостоятельность, потому что невозможно было назвать этим, таким поощряемым у атлантов словом, ее новое – дикое – чувство. Самость – вот что это такое. Я, и только я. И никто не вправе приказать мне сделать что-то или поступить как-то, пока я сама этого не пожелаю.

Но в чем дело? – попыталась разобраться в себе царица. Ведь это и есть Закон. Разве она преступает его, наипервейший закон Вселенной, закон свободного желания, свободной воли? Не хочу и не подчинюсь ему, Родаму…

Но ведь это не просто какой-то прохожий под этим именем – отвечал ей едва слышно кто-то невидимый внутри, – ведь этот Родам – твоя половина, соединенная с тобой узами на самом деле нерасторжимыми, – и кто, кроме тебя, помнит лучше, как это происходило, – не только на земле… И вся причина твоего безумия, – ибо это и есть безумие, когда ты отвергаешь высокий разум и идешь на поводу у страсти, готовой поглотить тебя, – в том, что ты отошла от своего долга. Долг, непререкаемый долг твой в том, чтобы исполнить любое повеление своего супруга, потому что он доверяет тебе, именно как собственной половине, и рассчитывает на тебя. Сейчас трудно ему, – он не только муж Тофаны, но и царь Великой Атлантиды, – и, помогая ему, ты поможешь и себе, и всем, потому что в другой раз царь, который сохранит свою силу с твоей помощью, оставшись неделимым, – так же придет на помощь тебе, как и другим.

Царица, как бы в полузабытьи, еще долго продолжала бы пререкаться сама с собой, когда вдруг осознала, что в ней – хвала Единому! – проявился вновь ее внутренний голос. Это значило, что провод внешней связи хоть слабо, но начинает восстанавливаться, и что не все еще потеряно. Она поднялась с ложа – какая-то непонятная усталость владела ею – и уже собиралась пройти в соседнее помещение к небольшому алтарю, чисто символически обозначавшему место, наиболее благоприятное для Общения, – как вдруг все недавние мысли о благодарности высшей силе исчезли из ее головы, как бы прикрытые сверху аспидной доской, на черном фоне которой явился вполне реальный, в ярчайших расцветках, улыбающийся лик уже знакомого ей Кечкоа, низшего духа.

Царица попыталась избавиться от непрошеногогостя, с досадой отгоняя яркое видение, но Кечкоа и не думал исчезать из ее сознания. Удивленная, она спросила его невольно:

– Как смеешь ты, ничтожный, не повиноваться мне?

Кечкоа помолчал, заговорщицки улыбаясь и в упор разглядывая полуодетую царицу. Для общения с Тофаной он, из дипломатических целей, принял человеческий облик: это был молодой и довольно привлекательный мужчина с темными волосами, короткими завитками, покрывавшими его голову и часть шеи, массивная колонна которой переходила в сильные смуглые плечи, небрежно прикрытые алым, в черно-желтую полоску, шелком. Черные глаза его, глубоко спрятанные под густыми бровями в глазницах, гасивших их блеск, были почти неразличимы на темном, покрытом густой черной бородой лице, и оттого белозубая улыбка казалась чем-то инородным, искусственным: атланты первым делом смотрели друг другу в глаза, и этого иногда бывало достаточно, чтобы понимать собеседника без слов. Именно из-за этих притушенных глаз царица Тофана и не привечала Кечкоа, хотя он и оказывал ей уже несколько мелких, как она считала, услуг: не так давно, например, царица с удивлением нашла на своем туалетном столике золотой поднос с двумя вулканическими «бомбами». Поднос ярко выделялся на темно-красном камне подзеркалья, так что не заметить его было невозможно, но на все распросы, откуда он взялся и кто его поставил сюда, царица ответа не получила ни от челяди, ни от приближенных. Зато от одной из них, близкой своей тетушки, толстухи Изе, последовало прямотаки провидческое предложение расколоть эти «бомбы» и взглянуть, что у них там внутри. Царица, с сомнением повертев в руках округлые шероховатые, странно тяжелые для своего размера шарики, все же согласилась, и вскоре на том же золотом блюде красовались, сверкая радугой, два огромных алмаза, на ее глазах извлеченные из сердцевины невзрачных камней. Царица тогда долго любовалась не столько самими алмазами, которые, конечно, были необыкновенны и поразительно отвечали ее невысказанному до сих пор желанию иметь нечто совершенно выдающееся в новой короне, которую она собиралась заказать, – сколько открывшейся в сколе внутренней поверхностью «бомб»: она была усыпана плотно прилегающими друг к другу коническими иголками, сияющими и переливающимися на впервые открывшемся им свету, пожалуй, даже больше, нежели сами алмазы. Одна из этих половинок с тех пор стояла под стеклом в личной коллекции редкостей царицы, ровным отверстием посередине напоминая о происхождении ее чудо-алмазов…