Атлантида священная (из действительности доисторических времен) - [21]

Те, расселенные по лику Земли с погибшего материка, восприняли все земные качества своих, уже почти очеловечившихся богов. На Посейдонисе же, оставшемся почти невредимым в той страшной битве Хаоса с небесным Порядком, и даже, казалось, прикрытым от восстания стихий каким-то охраняющим колпачком, – на этом поистине осколке Атлантиды, вроде бы даже обновившемся после такой ужасной жертвы богам как небесным, так и подземным, человеки были другими. Не ангелами, – но просто другими. Они были не то, что менее воинственны, чем те, волею Неба отколовшиеся, они были в сути своей миролюбивы. Вот уж действительно, – царь, или «cap», как произносилось это слово тогда, передавал свои энергии во всем комплексе народу, порученному ему. Правда, со временем энергии, не подкрепляемые из сильного источника, рассасываются, а то и вовсе иссякают. И тогда появляется возможность очиститься тем нациям, которые находились под отрицательным воздействием своих давних покровителей, – но и опасность для других потерять свою благую основу.

Однако было видно по всему, что подобные опасения не посещали души любимцев богов, жителей Посейдониса. Жизнью они были вполне довольны, с готовностью повиновались своим божественным покровителям, и те отвечали им заботой и справедливым судом, по надобности.

Правда, долгое уже время шло понемногу расселение человеков с метрополии – в колонии, во вновь основываемые или же давно известные города и поселения. Ведь как бы ни был велик Посейдонис, он ограничивался океаном, – водой, и расширяться ему было некуда. А население острова росло, благословенным полным незнанием болезней. Вот и пришлось начать воевать: лучшие-то земли были все давно заселены. Море всем надобно, море, теплое и питающее…

Велением времени возникло в одном из селений близ царского имения Э-ден ремесло оружейников. Жили здесь суры, недавние хлебопашцы и виноградари, теперь же – истинные ювелиры по изготовлению оружия. Началось все из пустяка: стали промышлять домашней утварью, и кухонные ножи их изготовления оказались по дyшe не только хозяйкам, но и мужчинам. Крепкие то были ножи, не тупились, не зазубривались. Мягкий камень даже рассекали. Вскоре жрецы, которые, собственно, и дали направление новой специализации суров, уже пользовались в различных ритуальных целях именно их ножами. Пики и секиры для храмов сначала сильно отличались от боевых, но постепенно, когда знать оценила мастерство суритских оружейников, возрос и спрос на их изделия. Однако непревзойденными по качеству и популярности неизменно оставались знаменитые клинки.

Ремесленники расширили свое дело, давно уже перебравшись в четвертый, рабочий круг Атлантиса. Они привлекли в свое производство ювелиров, и таким образом оружие Атлантиды стало не только самым крепким, но и красивейшим. Сами атланты не пользовались им – их вооружение было в принципе иным, – но охотно носили притороченные к поясам маленькие кинжалы, оправленные в драгоценности, и вскоре без них невозможно было бы представить ни одного атланта. Роскошь в соединении с красотой составляют гармонию, чей секрет и есть острие, соскальзывая с которого богатство становится пошлостью…

В селении же Сури осталась небольшая мастерская, она обслуживала преимущественно царскую семью. Работы хватало, потому что семья была не мала, да и ювелирные запросы царицы Тофаны могли бы охватить заказами чуть ли не всех мастеров Атлантиса, обученных коллегией жрецов, – не будь суриты столь искусны и быстры в работе.

Мастера, как в самом селении, так и ушедшие в столицу, обеспечивали заработком и себя, и своих близких – из тех, кто остался в селении, не пожелав окунуться в суету первого города мира. Но поселяне, тем не менее, не оставляли привычной работы в поле и по хозяйству. Отчасти тут играло роль установление атлантов о непременной и обязательной занятости человеков, за исполнением которого строго следили старейшины цехов в городе и поселений на остальной части государства. Но – и без всякого над ними контроля суриты, как и все племена на Посейдонисе, так же точно исполняли бы свою часть работы. Поистине, золотой здесь обитал народ, трудолюбивый и в высшей степени неприхотливый.

Вот в это-то селение и пришел однажды утром раб, исполняя повеление царя Родама явиться в Сури к тамошнему лукумону Иббиту и оставаться там, пока за ним не придут от имени царя. Вернее было бы сказать – доплелся, ибо его изможденный вид, трясущиеся от усталости руки, которыми он даже не мог поднести ко рту фиалу с водой, так что сыну лукумона, юному Игрешу, пришлось собственноручно напоить его, – все в его облике показывало собравшимся вокруг него поселянам, что этот чужой человек – на грани жизни и смерти.

Все молчали, пока Игреш, превозмогая себя, поил пришельца, обняв его одной рукой: на то было повеление отца и лукумона, ослушаться которого было не только невозможно, – невозможной была бы сама мысль об этом, так же как для самого лукумона, старейшины или любого человека не существовало понятия неповиновения приказу или просьбе царя.

А ведь в этом случае все обстояло именно так: этот пришлый, бар-ан (как называли жители Посейдониса всех иностранцев, будь это могущественный правитель, купец или же раб, добровольно продавшийся душой и телом), встреченный на улице группой селян, направлявшихся в поле, обратился к ним с какими-то непонятными словами. Бар-ан, одним словом, которого никто уразуметь не может, ибо говорит он на другом языке. И осталось бы одно – сдать его старейшине для служебного препровождения, когда б не произнес он ясное и понятное всем: