Атлант расправил плечи. Книга 3. А есть а - [10]

Из отверстия трубы в огромный резервуар под горой сверкающей маслянистой струей стекала нефть — единственное свидетельство тайного напряжения внутри каменных недр, конечная цель всего этого сложного оборудования. Все это, однако, мало походило на привычную картину нефтяных разработок, и Дэгни поняла, что перед ней — явленная миру — тайна перевала Буэна-Эсперанца, поняла, что нефть здесь добывалась способом, который считался невозможным.

На гребне горы стоял Эллис Вайет и следил за циферблатом вмонтированного в скалу манометра. Заметив, что внизу остановилась машина, он крикнул:

— Привет, Дэгни! Спущусь к вам через минуту! Вместе с ним трудились еще двое: у насоса на полпути вверх работал плотный, грубоватый на вид мужчина, а у емкости внизу дежурил юноша. У юноши были светлые волосы и лицо, отличающееся необычайной чистотой линий. Дэгни не сомневалась, что уже видела это лицо, но никак не могла припомнить где. Юноша заметил, что она озадачена, улыбнулся и, видимо желая ей помочь, начал тихонько, почти неразличимо насвистывать первые такты Пятого концерта Хэйли. Это был молодой кондуктор с «Кометы».

Она рассмеялась:

— И все же это Пятый концерт Ричарда Хэйли, да?

— Точно, — ответил он. — Но вы ведь не думаете, что я мог сказать это штрейкбрехеру?

— Кому?

— Я тебе за что плачу? — сказал, приблизившись, Эллис Вайет.

Юноша цокнул языком и бросился назад к рычагу, который на минуту оставил.

— Я не мисс Таггарт, которая не могла бы тебя вы швырнуть за безделье.

— Я ушел с железной дороги и поэтому тоже, мисс Таггарт, — сказал юноша.

— Ты знала, что я увел его у тебя? — спросил Вайет. — Он был твоим лучшим кондуктором, а теперь он мой лучший вахтенный, но ни тебе, ни мне не удержать его у себя навсегда. Он первый ученик Хэйли.

Она улыбнулась:

— Знаю, у вас здесь принято использовать на самой никчемной работе только аристократов.

— Верно, все они аристократы, — сказал Вайет, — потому что знают: нет никчемной работы, а есть никчемные люди, которых не устроит никакая работа.

Сверху на них, прислушиваясь к разговору, с любопытством смотрел крепыш — напарник юноши. Она всмотрелась в него, он выглядел как водитель грузовика, поэтому она спросила:

— А вы кем были там? Наверно, профессором сравнительной филологии?

— Куда мне! — ответил он. — Я был водителем. — И добавил: — Но это было мне не по душе.

Эллис Вайет поглядывал вокруг с видом горделивого юнца, ожидающего похвалы, важностью хозяина, дающего официальный прием, и напряженным ожиданием художника на открытии своей выставки. Дэгни улыбнулась и спросила, указывая на оборудование:

— Собственный метод?

— М-да.

— Тот, над которым ты работал там, на земле? — Последнее слово слетело у нее с языка непроизвольно, и она поперхнулась.

Он рассмеялся:

— Да, там, в аду. На земле я здесь.

— Сколько добываете?

Двести баррелей в день.

В ее голос вкралась нотка сожаления:

— Это тот метод, с помощью которого ты когда-то рассчитывал загружать пять нефтяных составов в сутки.

— Дэгни, — с жаром произнес он, указывая на цистерну, — один галлон здесь мне дороже целого состава там, в аду, потому что здесь он мой весь, до последней капли, он целиком принадлежит мне. — Вайет поднял перепачканную руку, горделиво продемонстрировав жирные нефтяные пятна. Черная капля на кончике его пальца сверкала на солнце, как жемчужина. — Все мое, — сказал он. — Неужели они выколотили из тебя смысл этого слова, его ощущение? Тебе надо заново выучить это слово.

— Ты зарылся в глуши, — слабо возразила она, — и выдаешь всего две сотни баррелей в день, а ведь мог бы затопить нефтью весь мир.

— Зачем? Чтобы кормить паразитов?

— Нет! Чтобы заработать состояние, которого ты заслуживаешь.

— Здесь я богаче, чем был в аду. Богатство нужно лишь для того, чтобы прирастала жизнь. А этого можно добиться двумя путями: производя либо больше, либо быстрее. Это-то я и делаю: я произвожу время.

— То есть?

— Я произвожу все, в чем нуждаюсь, работаю над совершенствованием своих технологий, и каждый сэкономленный час продлевает мою жизнь. Раньше, чтобы заполнить эту емкость, требовалось пять часов. Теперь — три. Я сберег для себя два часа, и мне нет цены, я словно отодвинул свой смертный час на два из каждых пяти отведенных мне часов. Два часа, свободные от одного дела, можно посвятить другому — два часа для работы, роста, движения вперед. Так я увеличиваю свои сбережения. Есть ли там, вовне, сейф, способный уберечь эти сбережения?

Но где здесь пространство для продвижения вперед? Где твой рынок?

Он усмехнулся:

— Рынок? Здесь я работаю для потребления, не для прибыли. Для моего потребления, не для прибыли бандитов. Мой рынок — только то, что сберегает мое время и удлиняет жизнь, а не то, что их пожирает. Рынок образуют те, кто производит, а не те, кто потребляет. Я работаю с носителями жизни, а не с людоедами. Если я добываю нефть с меньшими затратами, я меньше требую за нее с людей, которым ее продаю, чтобы получить от них то, в чем нуждаюсь. Я увеличиваю время их жизни с каждым галлоном нефти, который они сжигают. А поскольку они подобны мне, они ускоряют свое производство, таким образом каждый из них вместе с хлебом, одеждой, металлом, древесиной, которые я у них покупаю, дарит минуту, час, день жизни… — Тут он взглянул на Галта. — Лишний год прибавляется с каждым месяцем покупаемой мною электроэнергии. Вот каков наш рынок, вот как он работает на нас, но вовне дело обстоит иначе. В какую канализацию там спускали наши дни, жизни, энергию? В какую бездонную выгребную яму — и без всякой компенсации?! Здесь мы торгуем достижениями, а не неудачами, ценностями, а не потребностями. Мы свободны друг от друга, но растем вместе друг с другом. Что такое богатство, Дэгни? Что может быть дороже возможности распоряжаться собственной жизнью и тратить ее на развитие? Все живое должно расти и развиваться. Жизнь не может остановиться. Живое должно расти, иначе оно погибнет. Смотри! — Он указал на росток, с трудом выбирающийся из-под тяжелой каменной глыбы, длинный истерзанный стебелек, весь перекрученный от непосильной борьбы, с повисшими лохмотьями несформировавшихся листьев, всего лишь зеленоватый побег, рвущийся к солнцу в последнем, отчаянном, слабеющем усилии. — Вот что делают с нами там, в аду. По-твоему, я могу с этим смириться?