Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А - [190]

— План Джона Голта, — говорил Уэсли Моуч, — урегулирует все конфликты. Он защитит собственность богатых и выделит большую долю бедным. Он снизит бремя налогов и даст вам больше правительственных льгот. Понизит цены и повысит зарплаты. Даст больше свободы индивидуальностям и укрепит узы коллективных обязательств. Будет сочетать эффективность свободного предпринимательства с щедростью плановой экономики.

Дагни посмотрела на нескольких людей — ей потребовалось усилие, чтобы полностью в это поверить — глядевших на Голта с ненавистью. Одним из них был Джим. Пока на экране было лицо Моуча, их лица были расслаблены в скучном удовлетворении, не удовольствии, а успокоении, что от них ничего не требуется, что все неясно и неопределенно. Когда там появилось лицо Голта, губы их сжались, черты лица заострились выражением странной осторожности. Дагни ощутила внезапную уверенность, что они боятся четкости его лица, ясности его черт, выражения сознания бытия, утверждения существования. «Они ненавидят его за то, что он — это он, — подумала Дагни, ощутив дыхание холодного ужаса, когда ей стала ясна сущность их душ. — Они ненавидят его за способность жить. Хотят ли они сами жить?» — размышляла она с усмешкой. И сквозь наступившее онемение разума вспомнила его фразу: «Желание не быть никем есть желание не быть».

Теперь уже мистер Томпсон кричал в микрофон в самой оживленной и простонародной манере:

— И я говорю вам: дайте кулаком в зубы всем, кто сомневается, кто сеет разобщение и страх! Они говорили, что Джон Голт никогда не присоединится к нам, верно? Так вот, он здесь, собственной персоной, по своему свободному выбору, за этим столом и во главе нашего государства! Готовый, желающий и способный служить народному делу! И смотрите, все вы, больше не думайте сомневаться или убегать или сдаваться! Завтра уже наступило, и какое завтра! С завтраком, обедом и ужином для всех на свете, с машиной в каждом гараже, с бесплатной электроэнергией, производимой таким двигателем, какого вы не видели никогда! И все, что от вас требуется, это еще немного потерпеть! Терпение, вера и единство — вот слагаемые прогресса! Мы должны объединиться со всем миром, как громадная счастливая семья, и все должны трудиться для блага всех! Мы нашли лидера, который перекроет достижения нашего самого богатого и деятельного прошлого! Любовь к человечеству заставила его прийти сюда, служить вам, защищать вас и заботиться о вас! Он услышал ваши просьбы и ответил на зов нашего общего человеческого долга! Каждый человек — сторож своему брату! Ни один человек — не остров сам по себе! А теперь вы услышите его голос, услышите его собственные слова!.. Дамы и господа, — торжественно произнес он, — Джон Голт — коллективной семье человечества!

Камера обратилась на Джона Голта. Несколько секунд он оставался неподвижным. Потом таким быстрым, ловким движением, что рука «секретаря» не смогла поспеть за ним, поднялся и наклонился в сторону, оставив наведенный пистолет открытым глазам всего мира. После этого он выпрямился, глядя на всех своих невидимых зрителей, и произнес:

— Убирайтесь к черту с моего пути!

ГЛАВА IX. ГЕНЕРАТОР

— Убирайтесь к черту с моего пути!

Доктор Роберт Стэдлер услышал это по радио в своей машине. Он не понял, откуда начал исходить следующий звук — отчасти восклицание, отчасти вопль, отчасти смех, но услышал щелчок, оборвавший его. Радио умолкло. Из отеля «Уэйн-Фолкленд» не раздавалось ни звука.

Он торопливо вертел то одну, то другую ручку под светящейся шкалой приемника. Из него ничего не слышалось: ни объяснений, ни ссылок на технические неполадки, ни скрывающей молчание музыки. Все станции прекратили вещание.

Стэдлер вздрогнул, крепко сжал руль, подался вперед, будто жокей в конце скачки, и нажал на педаль акселератора. Небольшой участок дороги перед ним будто подскакивал в свете фар. За этой освещенной полосой не было ничего, кроме пустоты прерий Айовы.

Стэдлер не знал, почему слушал эту радиопередачу, не знал, почему дрожит теперь. Он издал отрывистый смешок, который, однако, прозвучал злобным рыком, обращенным то ли к приемнику, то ли к тем, кто находился в городе, то ли к небу.

Он наблюдал за редкими столбами с номерами шоссе. Пользоваться картой ему не требовалось: уже четыре дня эта карта была отпечатана в его мозгу, словно выжженная кислотой. «Им не отнять ее у меня, — подумал он, — им меня не остановить». У него было такое ощущение, что его преследуют, однако позади на много миль ничего не было, кроме двух красных огней на задней части машины, они походили на маленькие сигналы опасности, несущиеся сквозь темноту равнин Айовы.

Причиной, заставившей его пуститься в путь, было то, что он не мог забыть лицо сидевшего на подоконнике человека и те лица, в которые смотрел, когда выбежал из той комнаты. Он кричал тем людям, что не может бороться с Голтом, не смогут и они, что Голт уничтожит их, если они не уничтожат его раньше.

— Не умничай, профессор, — холодно ответил мистер Томпсон. — Ты во все горло орал, что ненавидишь его, но когда дошло до дела, ничем нам не помог. Не знаю, на чьей ты стороне. Если он не сдастся по-хорошему, нам придется прибегнуть к нажиму — взять заложников, которых он не хочет видеть пострадавшими, и ты первый в этом списке, профессор.