Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление - [6]

Огромный дуб высился на выходящем к Гудзону холме, расположенном в укромном уголке поместья. В возрасте семи лет Эдди Уиллерс любил прийти к этому дереву и посмотреть на него. Оно уже простояло здесь не одну сотню лет, и мальчику казалось, что так будет всегда. Корни дуба впивались в холм, как стиснувшая землю пятерня, и Эдди казалось, что если некий великан схватит дерево за верхушку, он все равно не сумеет вырвать его, но лишь пошатнет холм, а вместе с ним и самое землю, которая качнется, подобно шарику на конце веревки. Он чувствовал себя в безопасности возле этого дуба; дерево не могло измениться или таить в себе угрозу; оно воплощало величайший, с точки зрения мальчика, символ силы.

Но однажды ночью в дуб ударила молния. Эдди увидел дерево на следующее утро. Дуб переломился пополам, и он заглянул внутрь ствола как в жерло черного тоннеля. Ствол оказался пустым; сердцевина давным-давно сгнила; и внутри оказалась только мелкая серая пыль, которую уносило дыхание легкого ветерка. Живая сила ушла, и оставленная ею форма не могла существовать самостоятельно.

По прошествии некоторого количества лет он узнал, что детей надлежит защищать от потрясения: от первого соприкосновения со смертью, болью или страхом. Однако знакомство с этими вещами уже не могло ранить его; он испытал свою меру потрясения, стоя на месте, заглядывая в черную дыру посреди ствола. Случившееся было подобно невероятному предательству — тем более страшному, что он не мог понять, в чем именно оно заключалось. И дело не в нем, не в его вере, он понимал это; речь шла о чем-то совершенно другом. Он постоял немного, не проронив ни звука, а потом отправился назад, к дому. Ни тогда, ни после он никому не говорил об этом.

Эдди Уиллерс покачал головой, когда скрежет ржавого механизма, переключавшего огни в светофоре, остановил его на краю тротуара. Он был рассержен на себя самого. Сегодня у него не было никаких причин вспоминать про этот дуб. Давняя история ничего более не значила для него, кроме легкого прикосновения печали, и где-то внутри капельки боли, торопливо скользившей словно по оконному стеклу, оставляя за собой след в виде вопросительного знака.

Он не хотел, чтобы с детскими воспоминаниями было связано нечто печальное; он любил все связанное со своим детством: каждый из прежних дней был затоплен спокойным и ослепительным солнечным светом. Ему казалось, что несколько лучей этого света еще достигают настоящего: впрочем, скорее, не лучей, а просто дальних огоньков, иногда своими отблесками озарявших его работу, одинокую квартиру, тихое и методичное шествие дней бытия.

Эдди припомнил один из летних дней, когда ему было десять лет. Тогда на лесной прогалине драгоценная подруга детских лет рассказывала ему о том, что будут они делать, когда вырастут. Шершавые слова играли солнечными лучами. Он внимал ей с восхищением и удивлением. И когда услышал ее вопрос о том, чем хотел бы заняться, ответил без промедления:

— Чем-нибудь правильным, — и добавил, — надо бы совершить что-нибудь великое… Ну, то есть нам вдвоем…

— Что же именно? — спросила она.

Он ответил:

— Не знаю. Это нам еще придется понять. Но не только то, о чем ты говорила. Не только свой бизнес и как заработать на жизнь. Ну, вроде того, чтобы победить в сражении, спасти людей из огня или подняться на вершину горы.

— Зачем? — спросила она, и он ответил. — В прошлое воскресенье священник говорил, что мы всегда должны искать в себе лучшее. А что, по-твоему, может быть в нас лучшим?

— Не знаю.

— Нам придется понять это.

Она не ответила — потому что глядела вдаль, вдоль железнодорожной колеи.

Эдди Уиллерс улыбнулся. Он произнес эти слов — «чем-нибудь правильным» — двадцать два года назад. И с тех пор они оставались для него неоспоримыми; прочие вопросы тускнели в его памяти; он был слишком занят, чтобы задаваться ими. Однако он считал самоочевидным, что делать надлежит то, что считаешь правильным; он так и не сумел понять, каким образом люди могут поступать иначе, хотя знал, что именно так они и делают. Вопрос казался ему и простым, и непостижимым: простым в том смысле, что все должно быть правильным, и непостижимым потому, что так не получалось. Думая об этом, он обогнул угол и подошел к огромному зданию «Таггерт Трансконтинентал».

Оно было самым высоким и горделивым на всей улице. Эдди Уиллерс всегда улыбался при виде его. В длинных рядах окон — ни одного разбитого, в отличие от соседних домов. Стены его прорезали небо, и среди них нельзя было заметить щербатых углов или тронутых старостью граней. Казалось, здание это неприкосновенным возвышается над годами. «Оно будет всегда стоять здесь», — думал Эдди Уиллерс.

Всякий раз, входя в корпорацию «Таггерт», он ощущал облегчение и чувство безопасности. Здесь царили компетентность и власть. Полы сверкали полированным мрамором… Ровно светились подернутые инеем прямоугольники электрических светильников. По ту сторону стеклянных панелей сидели за пишущими машинками ряды девиц, чьи барабанящие по клавишам пальцы создавали в зале гул идущего поезда. И подобно ответному эху, время от времени по стенам здания пробегал слабый трепет, поднимавшийся снизу, из тоннелей огромного вокзала, откуда поезда отправлялись через континент, и где они заканчивали свой обратный путь, как было из поколения в поколение.