Атеизм и другие работы - [27]
Но из того, что «человек в мире» не может быть дан самому себе, как мертвый, не следует, что «человеку в мире» (данному самому себе как таковой) не может быть дан мертвый вообще и в частности он сам, как мертвый. Он не может быть дан как «я» скажем мне. Но ведь и мир не «я», а тем не менее он мне дан. Трудность здесь, таким образом, не в том, что «человеку в мире» он как мертвый дан не как «я», а наоборот, в том, что это «не — я» все же как‑то с ним идентично: это мертвое «не — я» не мир, а сам человек, это «не — я» «я» (das Nichtigsein des Ich), «я>, данное как «не — я». Если я попробую представить себе мои похороны, то я ясно увижу, что мертвое нечто (безразлично, тело в гробу или душа в небесах) радикально отлично от меня, представляющего себе это. Поскольку я говорю, что я себе это представляю, я не могу сказать, что я лежу в гробу (если только я не заживо погребенный). Там нечто совсем другое, от меня отличное, и отличное не только в том смысле, в котором я в Париже отличен от себя в Германии или я математическое отлично от я физического. Таким образом, во всех этих случаях я дан себе как «я» и при том как тот же самый «я». Я дан себе в другой «точке» данного способа бытия, или в другом способе, но всегда как это же бытийствующее «я» в определенном способе и «точке», которому дано то‑то и то‑то. Непосредственно (в настоящем) я — «человек в мире», данный самому себе. В воспоминании[76] (в прошлом) я — «человек в мире» (данный самому себе как тот), которому Дан он сам, или тот, которому дано то‑то и то‑то (как то, что мне дано сейчас), в такой же форме, в таком же тонусе и т. д. Наконец в «предвидении»[77] (в будущем) я — «человек в мире» (данный самому себе как тот) которому дан он сам, как тот, которому либо ничего не дано, кроме его собственного бытия в мире, либо если и дано какое‑либо содержание, то лишь такое, которое одновременно дано и в прошлом или настоящем[78]. Во всех этих случаях я дан самому себе как тоже я, тоже как я, как я действующее и живое, в тонусе родной близости. Правда, я одновременно отличен от себя и идентичен с собой, и в этом состоит парадоксальность положения. Этот парадокс есть не что иное, как факт временно — пространственности я и он дан во мне (через воспоминание и предвидения) как мое становление. Но парадоксальность данности становления все же досконально отлична от парадоксальности данности мне меня как мертвого. Становясь, я не покидаю пределов бытия, остаюсь «человеком в мире», остаюсь самим собой, что и выражается в непрерывности становления, данной как тонус спокойной уверенности. Наоборот, я как мертвый не бытийствую, я уже не «человек в мире», отличен от себя самого и между мной живым и мертвым лежит пропасть смерти[79]. И тем не менее это радикально другое все же как‑то и идентично со мной, ибо я знаю, что это я умер, а не кто‑либо другой. Ведь мне дан не просто мертвый, а я как мертвый; если бы мне не был как‑то дан я сам как мертвый, если бы «я как мертвый» значило бы для меня только «не- я», то я бы не мог отличить чужую смерть от своей. А я могу ее отличить и всегда ясно отличаю[80].
Легко видеть, что мы снова сталкиваемся с первыми двумя из [у]помянутых раньше парадоксов. Но только раньше эти парадоксы были конструированы apriori и могли казаться простыми ошибками, а теперь они появились как анализ
