Ататюрк. Особое предназначение - [7]

РОДИНА И СВОБОДА

Невелика ценность человека, думающего больше о самом себе, нежели о счастье родины и нации.

Мустафа Кемаль Ататюрк

Глава I

Как и солдатами, великими не рождаются, и, словно подтверждая эту простую истину, маленький Мустафа ничем не напоминал собою будущего героя, а если чем и отличался от своих сверстников, так это только еще большей капризностью и непослушанием.

Но ослепленная любовью мать прощала ему все и спешила исполнить любую его просьбу.

А стоило ей только повысить на сына голос, как в его глазах мгновенно загорался недобрый огонь, и тогда ей казалось, что на нее смотрит не маленький ласковый волчонок, а способный на все матерый волк…

Пройдут годы, и уже совсем другие люди отметят удивительную способность глаз Мустафы менять свою окраску в зависимости от испытываемых им чувств.

Темневшие в минуты хорошего расположения духа, они становились почти стальными в минуты наивысшего нервного напряжения, как это бывало на фронтах.

«Глаза, дающие тон всему его облику, — писал в своих воспоминаниях полпред РФСР в Турции С. Аралов, — стальные, выражающие сильную волю.

Мне приходилось присутствовать при решении м боевых задач: тогда его глаза, казалось, не видели собеседника».

Когда мальчику исполнилось всего шесть лет, между родителями разгорелись ожесточенные споры о его будущем.

Правоверной из правоверных Зюбейде-ханым хотелось видеть сына духовным лицом, а куда более просвещенный Али Риза горел желанием отдать его в светскую школу.

— Отец мой, — вспоминал Ататюрк, — придерживался либеральных взглядов и прозападной ориентации, не принимал никакой религии. Он предпочитал светские школы в отличие от матери, которая настаивала на том, чтобы я получил мусульманское религиозное образование…

Дабы не обижать жену, Али Риза принял соломоново решение.

В положенный день ходжа отвел Мустафу в медресе, а через неделю отец перевел его в знаменитую на все Салоники светскую школу Шемси-эфенди.

И больше всех этому переходу радовался сам Мустафа.

Уж очень ему не понравилось сидеть на коленях в полутемной комнате и, заучивая наизусть суры, то и дело получать удары указкой от ходжи.

Но существует и другая версия перехода Мустафы в светскую школу.

Согласно ей подрастающий волчонок впервые показал свои острые зубы и в одно далеко не такое прекрасное для матери утро наотрез отказался ходить в медресе.

Для Зюбейде-ханым это было настоящим ударом, и чего она только не делала, чтобы наставить взбунтовавшегося сына на путь истинный.

И грозила, и требовала, и умоляла.

Но Мустафа был непреклонен.

И кто знает, может быть, именно эти часы, проведенные в полутемной комнате за насильственным изучением сур, породили в мальчике ту неприязнь к служителям культа, которую он пронес через всю свою жизнь.

Матери пришлось уступить, и, к великому ее огорчению, белоснежное одеяние, ветка вербы и позолоченный тюрбан за их полной ненадобностью были навсегда убраны в старый шкаф.

Маленький бунтарь с превеликим удовольствием отправился в светскую школу того самого Шемси-эфенди, о которой говорил Али Риза на памятном для всех семейном совете.

Конечно, его новой школе тоже было далеко до совершенства, но по сравнению с медресе это был шаг вперед.

Очень скоро Шемси-эфенди во весь голос заговорил о необычайном математическом таланте мальчика.

Не уступал он своим сверстникам и в других науках, на лету схватывая то, что с трудом давалось другим детям.

Но, как это ни печально, учился Мустафа недолго.

От чахотки умер потерпевший фиаско во всех своих коммерческих начинаниях и постоянно топивший свое горе на дне бутылки Али Риза, и семья оказалась на грани нищеты.

Чиновничья пенсия составляла сущие гроши, и, дабы хоть как-то сводить концы с концами, Зюбейде-ханым стала сдавать часть дома.

Денег все равно не хватало, и увязшая в долгах вдова была близка к отчаянию.

И, как это часто бывает, помощь подоспела с совершенно неожиданной стороны.

Вместе с Мустафой и его младшей сестрой отчаявшуюся женщину пригласил к себе ее сводный брат Хуссейн-ага, который работал управляющим крупного поместья в каких-то двадцати пяти километрах от Салоник.

Правда, и по сей день остается неизвестным, на самом ли деле испытывал приложивший руку к несчастливому браку Зюбейде-ханым «братец» угрызения совести, или был, как поговаривали злые языки, весьма неравнодушен к голубым глазам своей названой «сестрицы», выглядевшей, несмотря на пять родов, достаточно привлекательной.

Как бы там ни было, так своевременно последовавшее предложение было принято, и совершенно неожиданно для себя маленький Мустафа оказался в деревне, где царили первозданная тишина и полное отсутствие каких бы то ни было занятий.

Очень скоро сельская идиллия начала угнетать мальчика, чья деятельная натура настоятельно требовала хоть какого-нибудь занятия.

Но когда его дядька нашел ему таковое, Мустафа только презрительно скривил губы.

Ему совсем не улыбалось гонять ворон с полей, и он стал еще более дерзким и неуправляемым.

Понимавшая состояние сына мать не обижалась.

Да, чистый воздух и хорошее питание стоили дорогого, но и они не могли заменить чтения книг и общения с образованными людьми.