Атаман Золотой - [22]

— Бери, приятель. Мы со всей артели собрали в благодарность за ваши труды и подмогу. Спасибо вам, родные!

Блоха взял деньги.

— Пригодятся, — сказал он Андрею. — Айда и мы в путь-дорогу. Сказывают, на Чусовой, у Шайтанки, большой караван сбивают.

— Готов хоть сейчас, — обрадовался Андрей.

Сумрачные, сплошь заросшие лесами горы: Волчиха, Полынная, Березовая, Мокрая. Таежная глухомань. Бродят по тайге волки, дикие козлы, сохатые. Глубоки закрытые тенью лога. Бегут по ним горные речки и ручьи, змеясь в кустах, сонно затихая в омутах, весело разливаясь по каменистому ложу на несколько рукавов, журча и сверкая. Непроходимые дебри сторожили глухие урочища, стиснутые между горными громадами. Первые насельники края башкиры боялись заходить в эти места, где недолго и заблудиться, где услышишь только протяжный вой голодной волчьей стаи да зловещее уханье филина, где, кажется, может обитать только нечистая сила. Недаром башкиры прозвали одно из таких гиблых урочищ Шайтан-лог.

Вот в этом-то логу на берегах Шайтанки и заложен был чугуноплавильный и железоделательный завод. Рудознатцы доносили, что местность богата рудами да и от Чусовой недалеко. Никита Демидов в честь сына Василия назвал завод Васильево-Шайтанским.

Широкая и высокая плотина перегородила течение Шайтанки, и лог наполнился водой, образовался большой пруд. У подножия плотины встали доменная фабрика, молотовая, кузница, пильная мельница, и там, где лешачьим голосом ухал филин, зашумела вода в ларях, падая на колеса; подняли двадцатипудовые железные кулаки боевые и обжимочные молоты, завыли мехи, раздувая пламя в горнах. Люди в кожаных запонах, вачегах, в обуви на деревянных колодках привели в движение и колеса, и молоты. Потянулись подводы с рудой, с углем.

Подходя к Шайтанке, Андрей немало дивился суровой и дикой красоте этих мест. Двугорбая громада Волчихи мрачно серела на синеве неба, а дальше тянулись все новые и новые горные кряжи. Они вставали один за другим, и кажется, не было конца этому горному царству, напоминавшему застывшее на бегу каменное море.

— Мы с тобой остановимся в Талице у Пахома Балдина, — сказал Блоха.

— У тебя и здесь знакомцы?

— Поброди-ка с мое, так в лесу каждого волка будешь по имени знать.

Добрались и до Талицы. Деревня стояла на низком месте, на берегу незамерзающего ручья, верстах в пяти от завода. Десяток рубленных из добротного кондового леса изб был поставлен однорядком. Блоха подошел к самой высокой избе с коньком и шатровым крыльцом, постучал в ставню. Слуховое окошко приоткрылось, и женский голос спросил:

— Кого надобно?

— Пусти, Михайловна. Люди мы знаемые и тебе и твоему хозяину.

Женщина лет сорока, приоткрыв калитку, подозрительно оглядела путников, но тут же лицо ее прояснилось.

— Это ты, Блоха? Давненько не бывал в наших краях.

— А пути не было. Дома Пахом?

— На угольном дворе. Скоро будет.

— Приехали наниматься на сплав. Как у вас нынче? Нужны работники?

— Наймуются… Да вы проходите в избу.

В избе было темновато, но опрятно, видать, хозяйка часто скоблила и мыла свое жилье.

— Ужо я к соседке сбегаю за капустой, — сказала она и вышла.

Блоха стаскивал с себя зипунишко.

— Аксинья-то ведь от живого мужа выдана за Пахома.

— Как так? — удивился Андрей.

— По барскому приказу. Первого мужа барин в рекруты сдал, а Пахому велел на Аксинье жениться.

— Ну, и дела!

— Да, брат, по заводам и не такое еще творится.

Вернулась хозяйка с туеском соленой капусты.

— Правда, что вас Демидов другому владельцу отдал?

— Правда, батюшка. Наши господа теперь купцы гороховские — Ширяевы. Завод-то наш, бают, подарил им Демидов за то, что на ихней сестре женился. Сколько-то пожил с ней и то ли он ее бил, то ли она ему супротивничала, только ушла она от Демидова. Слышь, воротил он ее, да ненадолго, опять сбежала. Ну, это не наше дело, господское. Их грех — их ответ.

— А каково живется с новым господином?

Аксинья тяжело вздохнула.

— Сами дивимся, как еще до сих пор живы. Ох, и лют Ефим Алексеевич, ох, и лют.

— Ну, где они, господа-то, не люты? Это исстари повелось: что ни барин, то зверь.

— Да наш-то, слышь ты, на особицу… Поешьте капустки, а я тем часом печь затоплю.

— От капустки мы не откажемся, а топить для нас не надо: мы не баре — и в холоде ночуем. Нас никакая стужа не возьмет, ежели тулупом накроемся.

Скоро приехал хозяин, крепко сколоченный, с могучим красным затылком мастеровой. По размеренным неторопливым движениям можно было судить, что Пахом Ильич характера спокойного.

— Здорово, Блоха! — сказал он. — С чем прибыл? Что нового по заводам? Как житье?

— Везде одинаково: в нашем краю, как у бога в раю, калины да рябины не приешь и половины.

— Тебе все шутки, а вот нам, приписным, надо с оглядкой жить.

— Слыхал уж я, что попали вы к супостату.

— Не говори!.. Возле смерти каждый день ходим… Аксинья! Накормила гостей?

— Накормила, чем бог послал.

Утром рано хозяин пошел на работу, а Блоха с приятелем — разведать насчет сплава.

Из-за косматой вершины горы выглядывало солнце, но в долине еще лежал сумрак, было студено и влажно. Пахом проводил своих постояльцев до завода.

Тут перед ними, точно из-под земли, выросли закопченные корпуса молотовой и доменной фабрик. На угоре стояли каменные здания конторы и господский дом, окруженный садом. По лощине к фабрикам шли и ехали работные люди. На всем лежала чернота: от угля и сажи была черна дорога, черны заводские строения, черны лица работников.