Атаман Золотой - [24]

«Ну, мы-то здесь не останемся», — подумал Андрей. Они с Блохой решили уйти в Лаишеве совсем.

…Ранним утром показались из-за мыса городские колокольни, а вскоре стало видать и флаги на мачтах. Барки стояли у причалов, и было уже их немало. Различались караваны по цвету раскраски носов.

— Гляди, робя, черноносые, наши ревдинские!

— А эти с зеленым?

— Не знаю, кажись, турчаниновские.

— Вон уткинские красноносые подплывают.

Ширяевские барки плыли с желтыми носами.

Несмотря на ранний час, на берегу работа кипела вовсю. По сходням катили тачки с чугуном и железом, со слитками меди. Возле складов ржали лошади, здесь шла разгрузка, железо везли гужом.

Стали причаливать и шайтанские. Караванного окружили бурлаки.

— Ваше степенство, нельзя ли хоть в город сбегать, поесть, попить?

— Денег бы получить с вашей милости.

— Дай вам деньги — сбежите.

— Не сбежим, ваша милость. Ублаготвори.

— Не дам денег — вот и весь сказ… Становись на разгрузку!

— Кляп тебе в глотку, вонючий боров, — вполголоса сказал Блоха.

Когда кинули сходни, он и Андрей первыми сбежали на берег.

— Куда, куда? — кричал караванный, но приятелей и след простыл.

Блоха и Андрей шагали по песчаным улицам Лаишева прямо в сердце «железного города» — на базарную площадь. Оттуда уже доносился многоголосый шум. Город праздновал прибытие первых весенних караванов.

Дома и домишки тонули в белой кипени садов. По всей улице тянуло горьковато-сладким ароматом черемухи. Вспомнилось Андрею детство, и стало грустно. Как птенец, выпавший из родного гнезда, скитался он по рудникам и заводам, одинокий, никому не нужный, без семьи, без пристанища, без настоящей по сердцу работы.

— Что же теперь будем делать, Блоха? — спросил он товарища.

— Были бы руки — дело найдется, — философски заметил тот. — Сперва надо поесть.

Не одни они шли на площадь. Брели под присмотром десятников согнанные из вятских деревень, с Можги и Кильмезя, крестьяне-вотяки. На их испитых лицах застыла тупая покорность. Шли пермяки с соляного каравана. Много работников требовал «железный город». Можно было услышать здесь и гортанный говор татар, и певучую речь мордвы, и окающую волжскую молвь. В центре города разместились конторы, где писцы с утра до вечера скрипели перьями, переписывая договоры, накладные, документы по купле и продаже. С утра до вечера возле этих контор толпились жалкие, оборванные люди, которых нужда или плеть надзирателя пригнали сюда с верховьев Камы, с Белой, из-под Чистополя и Казани. Много было среди них барских крестьян, запроданных помещиками на время сплава.

То и дело по улицам Лаишева проносились коляски с сидящими в них приказчиками, управителями, доверенными, караванными, а то и с самими хозяевами. Завидя такой экипаж, встречные снимали шляпы и низко кланялись.

Показалась площадь. Народу на ней было полным-полно. В золотистом свете утра торговые ряды выглядели пестро и заманчиво: с прилавков свешивались мокрые жгуты лукового пера, румяные слободские мещанки вынимали из кадушек моченые яблоки. Тут же продавали горячий сбитень, брагу-бесхмелицу, травник в стеклянных сулеях. Широкими оранжевыми пластами лежала нельма, протягивали острые носы стерлядки. Свежая рыба трепыхалась в садках. Рыбный запах смешивался с запахом жареного мяса.

— Пирожков кому горячих? С пылу, с жару!

— Пряжеников кому?

— Растегаев с рыбой пожалуйте!

— Пряники расписные!

Камские и волжские бурлаки в лохмотьях косились на все это съестное изобилие и шли к обжорному ряду, где за полушку можно было взять поземину с пшеном, съесть ломоть ржаного хлеба и выпить ковшик квасу. То же сделали Андрей и Блоха.

Долго толкались они в толпе прикамского люда. Кого тут только не было: богатыри-грузчики в серых изгребных рубахах, в широких штанах, крестьяне-возчики в чекменях со следами ржавчины, мастеровые, которых сразу можно было узнать по красным пятнам на скулах и подбородке, по войлочным шляпам, нищие и калеки в рубищах. Были здесь люди и почище одетые: монахи, выпрашивавшие на построение храма, приказные в потертых мундирах — служители торговых контор и магистрата, караванные с пристаней камских и чусовских. Эти носили суконные кафтаны с галунами и позументами. Точно цветы в поле, ярко пестрели женские платки, кокошники и сарафаны. Площадь гудела многоголосо, как разыгравшаяся в половодье река.

— Надо подумать и о том, где причалить, — молвил Блоха. — Поспрошаем добрых людей о работе, чтобы ни легко, ни тяжело, а в самую пору пришлась.

Однако сколько они ни спрашивали, а такой работы как раз и не находилось. Требовались бурлаки, но Блоха решительно отказался надевать лямку.

— Четыре путины прошагал от Рыбной слободы вплоть до Нового Усолья. Хватит с меня этой мокрой работы.

Андрей решил не отставать от товарища.

Солнце уже начало клониться на закат. Пора было подумать об ужине и о ночлеге. Базар стал расходиться. Приятели пошли на берег. Полюбовались на суда, стоявшие на реке: на широкогрудые беляны, на огромные баржи-«сороковуши», на длинные ладьи. Над некоторыми трепыхались на мачтах флаги и белые крылья парусов. Тут и там сновали легкие и быстрые косные лодки.