Атаман - [22]

— Что-то старичков среди воинов многовато.

Это ополчение, ваше благородие. Минин и Пожарский, только на немецкий лад.

— Знаю. Ландштурм[16] есть ландштурм. — Лицо сотника приняло озабоченное выражение; он спрятал бинокль в твердый фанерный ящичек, изнутри обитый бархатом, чтобы не поцарапать нежную оптику, и неторопливо забрался в седло. — Отступаем, казаки. Иначе эти старички своей массой расплющат.

Прикрываясь домами, казаки спустились в длинный пологий лог и так, логом, и ушли. Ландштурмисты — их было два батальона — прочесали деревню гребенкой, но ничего, кроме двух костров, залитых казачьей мочой, да нескольких груд свежих конских яблок не нашли.

Ведомые двумя боевыми обер-лейтенантам и, ландштурмисты оставили Зеленую и передвинулись в Журамин. В Журамине русских не было — ни одного человека, это местечко для наших частей выполняло роль этакой станции подскока, промежуточной базы и находилось в своеобразной нейтральной полосе, капитан Бранд в своих картах вынес Журамин за линию фронта, поэтому немцы, довольные тем, что не пришлось стрелять — они вошли тихо, не сделав ни одного выстрела, — расположились в Журамине как у себя дома: заняли обжитые помещения и первым делом решили подкрепиться — даром, что ли, их полевые кухни все это время коптили небо. Запах наваристой, заправленной копченым салом каши долетел даже до Зеленой, куда казаки не замедлили вернуться.

Семенов насмешливо отер перчаткой усы:

— Это испытание почище испытания огнем и железом. Не для слабого человека.

— Ничего, ваше благородие, переживем и это, — бодро отозвался на слова сотника Белов.

— Лучше пережевать, чем переживать.

— Тогда позвольте действовать, у нас как в аптеке — бутылку бимбера из кармана, а Лукова с его шашкой — в поле, за зайцами.

— Рано еще, Белов. Вдруг немцы сейчас какой-нибудь фокус выкинут? Старички на это дело всегда были горазды. Тогда и зайцев не увидим, и ловкого Лукова потеряем.

Однако немцы никакого фокуса не выкинули, они решали задачу простую, как превращение сена в конские яблоки: зная, что казаки совершают налеты из Зеленой, решили занять село в казачьем тылу и таким образом отрезать сотню Семенова от своих.

Никакой разумный командир не решится на вылазку, имея у себя в тылу два батальона, а если решится, то это будет либо великой дуростью, либо великой наглостью — ни то, ни другое нормальный офицер позволить себе не может. Так считали немцы. Но сотник Семенов считал по-другому, у него по части воинской арифметики вообще не было правил: два плюс два давали разный результат, могло получиться и пять, и шесть, и восемь, а могло получиться и полтора — все зависело от обстоятельств.

Утром Семенов отрезал ландштурмистов от своих. Когда из Журамина в Руду отправились две подводы с десятком вооруженных винтовками стариков, не замедлил их разоружить. Затем связал одной веревкой и обходным путем отправил в штаб бригады. Точно так же он перехватил пять подвод с продовольствием, которые шли в Журамин из Руды.

— Скоро мы австрийским шоколадом коней кормить будем, — пообещал сотник казакам. — А французским коньяком — поливать сено, чтобы душистее было. И венгерская ветчина у нас будет, и твердая немецкая колбаса, и швейцарский сыр, и чешские шпикачки...

Казакам было весело слушать перечисление этого гастрономического реестра, и вообще было весело воевать с таким командиром. А вот ландштурмистам было худо. Очень скоро их полевые кухня перестали дымиться.

Казаки же в самом деле и венгерской ветчиной, и дырявым швейцарским сыром, и твердой, аппетитно попахивающей дымком колбасой в красной лощеной облатке, на которой золотом был тиснут частокол готических букв «Брауншвейгская», полакомились, и многим другим. Казаки пластали колбасу шашками и, выковыривая из темной красной плоти мелкие блестящие жиринки, рассматривали их как нечто диковинное, пробовали на зуб и завистливо вздыхали:

— Это надо же ж так обработать кусок сала! А остальное куда делось? Ведь свинья-то была большая.

И всякий раз находился какой-нибудь острослов, который обязательно выражал недоумение по поводу дырок в сыре:

— Криворукие! Эти дырки надо пробками из-под вина затыкать — не могли как следует заляпать щели! Если провалишься в них — ногу сломаешь!

Ландштурмисты попробовали расчистить дорогу в Руду, но куда там — только телеги свои потеряли. Вместе с пулеметами.

— А ну как это старичье попрет на нас сразу двумя батальонами, — озадаченно почесывая затылки, обратились казаки к сотнику, — сметут нас дедки.

— Не сметут, — спокойно ответил сотник, — да и не попрут они никуда. У дедков приказ — умереть в Журамине. А немцы — народ такой: от приказа — ни на сантиметр. Так и будут сидеть в Журамине.

— Голодные?

— Голодные.

Вторая колонна подвод с продовольствием отправилась в Журамин под усиленным конвоем, вокруг них крутилось два с половиной десятка всадников, командовали проводкой два седых, очень похожих на семеновских учителей оренбургской поры сгорбленных офицера, оба — тихие, интеллигентные, муху не обидят — они были тоже из ландштурмистского призыва.

— Таких людей на фронт посылать никак нельзя, — Семенов с неодобрением пожевал кончик уса, — такие киндерам арифметику должны преподносить... Ну что они смыслят в смерти, в огне, в окопной тактике?