Атаман - [145]

Капитан знал полсотни слов по-русски, еще — несколько готовых, довольно неумело слепленных фраз, которые постарался заучить так, чтобы они звучали не по-японски, а по-русски, без сюсюканья, и в этом почти преуспел, иногда те, с кем он говорил, удивленно приподнимали брови: надо же, как здорово желтоголовый чешет по-нашенски; атаман Семенов знал полсотни слов по-японски, полсотни по-китайски и хорошо — монгольский язык, так что худо-бедно объясниться с капитаном они могли.

— Сна ни в одном глазу, — признался атаман.

В другой раз он вместо ответа на подобный вопрос рявкнул бы на этого капитанишку так, что кривая трубчонка его улетела бы хрен знает куда, за окинавские пальмы, но сегодня Семенову было не до пустяков, он сдерживал себя — ему предстояла встреча с Владивостоком.

Ох и неверный, ох и хитрый же, блудливый и жеманный город! Будто и не русский он вовсе.

Справа по борту медленно проползала длинная каменная гряда — пустынный остров, очень опасный для тех, кто редко плавает в здешних водах — стоит только взять немного в сторону, и в корпусе любого, даже бронированного военного судна образуется дырка. Семенов раздраженно повел головой в сторону — воротник кителя защемил горло.

— Когда будем во Владивостоке? — спросил он.

— В семь тридцать утра.

— О, значит, мы уже на подходе. — Семенов отогнул рукав кителя, посмотрел на ручные часы.

— Да, на подходе.

Опасная каменная гряда медленно отступила назад, ее накрыла волна «Киодо-Мару»; капитан оглянулся, провожая волну глазами, потом также посмотрел на часы — они показывали четыре тридцать утра. Солнце еще не встало — оно лишь умывается за кромкой горизонта, в низких, прилипших к воде облаках, напомнивших капитану деревню, в которой он родился; там, в деревне, над макушкой горы, где белеют аккуратные рыбацкие домики, всегда висели точно такие же облака, оторвать их от горы не мог даже ураган, и облака, и кромка моря были обычно окрашены в ядовитый красный цвет. Капитан вздохнул — он скучал по своей родной деревушке, названной по японскому обычаю красочно и романтично; «Розовое перо фазана на побегах молодого бамбука», русским прелести такого названия никогда не понять... Капитан постучал пальцем по стеклу часов и неожиданно предложил Семенову;

— Вы поспите немного, господин генерал... Когда мы будем подходить к Владивостоку, я вас разбужу.

Лицо Семенова в ответ жалобно сморщилось, под глазами вспухли мешки, и атаман не удержался от тяжелого вздоха:

— Эх, Россия!

Столько горечи, надежды, покаянного ожидания, чего-то тоскливого было вложено в этот короткий возглас, что капитан, который собирался произнести ободряющие слова, споткнулся, пробормотал что-то сочувственно и отвернулся от атамана — понял, что с ним происходит, как понял и другое — свидетелей у подобных проявлений слабости быть не должно.

А Семенов, сгорбившийся, с опущенными плечами, ушел из рубки, добрался на корму и замер там. Стоял на корме долго, похожий на изваяние, вглядывался в море, стряхивал с шеи мелкие соленые брызги — шхуна шла на пределе своих мощностей, винт бешено рубил воду, усталый двигатель задыхался. Семенову казалось, что он, как и этот двигатель, тоже задыхается, ему не хватает воздуха, и почувствует он себя нормально только тогда, когда ступит на владивостокский причал. Там — русская земля. Устойчивая, надежная, вызывающая благодарные слезы... А здесь... здесь — холодное ничейное море, равнодушное, как вселенная, которому нет никакого дела до бед и страстей человеческих.

Сзади раздались осторожные, какие-то крадущиеся шаги. Семенов резко обернулся — сзади стоял Афоня, ординарец, и держал в руках брезентовую накидку.

— Ваше высокопревосходительство, в брезентовичок пожал те... Смотрите, как волны лупят. Так недолго и шторму разгуляться. Ветер до костей прособачивает...

Семенов непонимающе смотрел на Афоню.

— Накидочку, пожалуйста, ваше высокопревосходительство, — жалобно заканючил Афоня, — вы же промокли...

— А-а-а, — наконец проговорил атаман, подставил ординарцу плечи.

Вода в море сделалась огненно-красной, яркой, над кромкой горизонта завиднелась светящаяся макушка солнца, ослепила Семенова.

Ординарец на цыпочках отошел от атамана — понял, что тот хочет остаться один.

Крейсер береговой охраны «Лейтенант Дыдымов» оказался обычным пароходом с дырявой трубой, он был абсолютно штатской плавединицей, этакой расшлепанной скрипучей галошей, единственной военной приметой которой были две пушчонки, установленные на носу, да одна пушка, побольше калибром, — на корме.

Фон Вах сокрушенно покачал головой — на такой коробке плавать неприлично, хотя и командовал ею настоящий морской офицер — рослый лейтенант со шкиперской бородкой, в безукоризненно сшитом кителе. Он сказал:

— От причала отходим в шесть утра. Погрузка — в пять тридцать.

— Надо еще взять с собою оркестр.

— Зачем?

— Чтобы сыграть атаманский марш. Походного атамана Забайкальского, Амурского, Уссурийского казачьих войск да к тому же — Верховного правителя России положено встречать атаманским маршем.

Лейтенант отвернулся от полковника и со скучающим видом поглядел в иллюминатор. Это были политические игры, он в них не играл и не любил их. А фон Вах любил и играл.