Атаман Метелка - [14]

— Ежели ты впрямь учуял баранину, то свернем. До Самары уже недалеко. Но туда нам не с руки…

Заметайлов приказал двум казакам следить за караваном, остальным свернуть, куда указывал Тишка.

И вскоре увидели кибитку, а у костра — степняков, жарящих барана.

За несколько серебряных монет купили еще трех баранов. Пока готовили ужин, прискакали дозорные, сообщили:

— Обоз и конвойные свернули на ночлег к деревне Мосты.

Деревня невелика, но раскинулась версты на полторы, словно неведомый сеятель разбросал приземистые домишки по отлогому косогору, а в сторонке воткнул небольшую церковку и господский дом под черепичной крышей. Господский дом, церковка и деревянные лабазы составляли какое-то подобие площади. На этой площади и остановился обоз. Усиленный конвой появился у лабазов. Туда, под низкие ворота, едва закатили возок с клеткой. Офицеры заняли господский дом. Землю окутала густая вечерняя мгла.

Из окон барского дома выплескивались на площадь веселые голоса, раскатистый хохот.

Конвойные офицеры и солдаты были довольны — наконец-то миновали опасную степь. Никто из них и подумать не мог, что за тем, что творится на площади, неотрывно наблюдают две пары зорких глаз.

Двое подобрались совсем близко к лабазам. Они взобрались на стог сена, наметанный в амбаре, который стоял почти впритык к лабазам. На них были крестьянские одежды. Это были Заметайлов и Тишка. Они зарылись в сено и лежали тихо, затаившись, словно звери на опасной тропе.

Пообвыкнув, Тишка шепнул:

— А не зря лежим, батюшка? Што мы сделаем вдвоем-то?

— Не сделаем, так еще раз на него поглядим. Не простой он человек-то.

— Это так, — согласился старик, — хучь и из простых, но не простой. У меня на людей глаз приметливый. Вот секли меня по его указу, а он и гутарит: «Кто смел — грабит, не смел — крадет. Я буду сечь и тех и других. Нам нужны заступники, за народ заступники. А вор, ты это помни, не бывает богат, а бывает горбат…» Долго потом я кумекал над словами его, а ведь вот заступником я и не был еще… Все — одна корысть. Да соблазн еще есть один: как выпью шкалик, пропиваюсь до нитки. Я не облыжно говорю. Так и есть. Вот и теперь прихватил с собой шкалик. Сейчас хлебну… А то мозги враскорячку. На, батюшка, отведай.

Заметайлов отстранил протянутую фляжку:

— Убери, не дело сейчас… Да и где раздобыл зелье-то?

— Это я у Творогова разжился… — хмыкнул старик.

— У Творогова? — удивился атаман. — Да ведь его нет с нами.

— А это я допрежь. Приметил у него в турсуке флягу… Он нет-нет да и прильнет к ней. Чую по запаху — не вода. Ну, я и того…

— Ну и бестия. Не зря, значит, тебя стегали. В бегах-то давно?

— Давненько… Как мать померла. Горемычная была ее жизнь. Когда была молода, замуж выйти не позволили. Она долго блюла себя, но уже в зрелом возрасте согрешила с кем-то из дворовых и меня вот родила. Не по душе это пришлось графу Орлову. Мать-то была его дворовой. Не велел пускать меня в покои господские, а матушка там убирает да моет… Я вырастал как есть, под юбкой. По целым часам и пискнуть не смел. Говорил всегда шепотом, ходил крадучись. За три-четыре комнаты узнавал, что граф идет в девичью, — и нырк под юбку матери.

И все же раз я попался. Осерчал граф, увидев меня, и продал знакомому генералу. А мать затосковала и померла вскорости. Генерал проиграл меня в карты заезжему аудитору. Так и стал я ходить по рукам… В дождь и студеную непогодь вольная степь мне грезилась. Вот и сбежал на Яик…

— Обожди, — прервал старика Заметайлов.

На площади наступила тишина. Солдаты улеглись под телегами. В окнах господского дома погасли огни. Лишь над воротами лабазов покачивались фонари.

— Теперь наше время, — сказал атаман.

— С какого конца поджигать-то будем? — спросил Тишка.

— Подожжем этот стог, а сами переберемся на крышу лабазов. Сбегутся сюда солдаты, а мы… Ну, уж там господь укажет, что делать.

Четкого плана у Заметайлова не было. Пожаром он хотел отвлечь солдат от лабазов, а затем пробраться к клетке и освободить узника… Но как освободить скованного по рукам и ногам? Как отомкнуть железную клетку? Этого он и сам не знал. Надеялся только на случай.

Заметайлов, высекая кресалом искры, зашептал:

— Господи, покажи свое могущество. Спаси его. Спаси, если ты точно велик и всевластен!..

А Тишка, ощупывая за пазухой тяжелый пистоль, приговаривал:

— Ночь — темна-темница. Замыкаешь ты церкви и хаты, монастыри и царские палаты. Замкни недругу уши и глаза.

Но недруг всполошился быстро. Отрывистые команды офицеров огласили площадь. Зарево пожара плясало на белых портупеях, на остриях штыков, скользило по обнаженным шпагам. Перепуганные солдаты спешили вывезти из лабаза арбу с клеткой, где сидел Пугачев. Но арба застряла в дверях. Тогда начальник конвоя ключом отомкнул замок на дверях клетки и вывел Пугачева на площадь.

На плечи Пугачева был накинут бараний нагольный тулуп. Когда Пугачев споткнулся, тулуп соскользнул с его плеч, и все увидели на узнике изодранный алый кафтан. Пугачева решили было вести к церкви, но юркий маленький генерал что-то крикнул офицерам, и пленник был оставлен на площади. Пугачева стали быстро приковывать цепью к колесу телеги.