Атака! Атака! Атака! - [19]

Они стояли под дождем. Черепец молчал, молчала и она тоже.

— Бабушку поцелуй, балбес, — кричал рядом с ними какой-то майор из морской пехоты.

— Я им отрез ваш вручить хотел и ватин с прикладом, они не взяли, — сказал Артюхов, высунувшись в окошко «пикапа», он был обижен за Черепца до последней степени.

— Ладно, я возьму, — вдруг сказала Маруся.

Артюхов поспешно полез в кузов, достал набитую наволочку, передал Черепцу, а тот Марусе.

— Хорошая длина выйдет, — вдруг лихорадочно заговорил Черепец слова, которые много раз говорил про себя и в разных придуманных обстоятельствах, только вот сегодняшнего обстоятельства он придумать не смог. — За модой не гонись, тебе тепло требуется, хотя немного приталить будет неплохо. Когда сошьешь, сфотографируйся, фотокарточку мне пришли. — Он помолчал. — Красива северная природа, — добавил он, — хотя южная тоже ничего себе. Может, прогуляемся… Ваш буксир еще не зачалил…

И они пошли вдоль пирса, вдоль огромной сырой кучи угля под дождем, он нес одной рукой чемодан и валенки, а другой вел ее под ручку. На рабочих ботинках его не было шнурков.

С буксира на транспорт заводили конец. Плечи Маруси и Черепца потемнели от дождя, ветер рвал полу ее тяжелого пальто.

— Давай посидим, — сказал Черепец, он смахнул рукой воду с цементной скамьи. Они сели, в кармане у Черепца была баранка, он ее размочил в луже, и они молча стали бросать кусочки чайкам. То он, то она. И Черепец подумал, что, наверное, сегодня лучший день в его жизни. И что ои его всегда будет вспоминать.

— У меня легкая форма, — вдруг сказала Маруся. — Глонти сказал, мие детей иметь можно будет… Я девушка здоровая, поправлюсь…

Г у-у-у-у-у-у… — загудел рефрижератор.

Шофер домел веничком кузов, закрыл борт. Белобров сунул ему тридцатку.

— Ну вот и все, — сказала Шура и оглядела дома, Базу, размытые дождем сопки, серые корабли под скалой. — Все, — сказала она, — как сон, Сашенька, как сон!

Не прощаясь, взяла ребенка у Екатерины Васильевны н, криво ступая, пошла по трапу. За ней поднимался Дмитриенко с открытым зонтом. На палубе ветер рвал брезенты с бесконечных штабелей бочек. Помощник ругался в мятый жестяной рупор. Транспорт опять загудел.

— Ну, бывайте здоровы. — Маруся пожала руки Черепцу и Артюхову. И потом еще раз Черепцу. — Ждите нас с песнями.

И, забрав в обе руки вещи, не оборачиваясь, полезла по трапу.

Майор из морской пехоты заиграл на аккордеоне танец маленьких лебедей. Матросы с грохотом потащили наверх трап. Буксир хрипло гуднул и стал вытаскивать транспорт. Шура на палубе мотала головой, потом ткнулась лицом в одеяло, в которое был завернут ребенок, и заплакала. Маслянистая полоса воды между транспортом и пирсом все увеличивалась, и винты буксира погнали по этой воде пенистые гребешки. Порыв ветра вырвал у Екатерины Васильевны зонт, он закачался на воде, а Екатерина Васильевна тоже заплакала, пе то из-за зонта, не то от тоски. Все кричали и с берега, это был крик, в котором нельзя разобрать слов. Майор играл вальс. Подъехал «виллис», из него выскочила Настя Плотникова и замахала рукой, а Шура опять закивала головой.

Маруся стояла на самой корме у штабеля бочек рядом с вылинявшим флагом, так и не выпустив чемодана и узлов. Винт транспорта вспучил и вытолкнул из воды масляные пузыри, тогда Маруся села на чемодан, облокотилась локтем на леер и так смотрела на Черепца и на пирс долго и неподвижно. Тугой сырой ветер все дул и дул с залива, транспорт отходил. За транспортом двинулся «бобик» — большой морской охотник, корабль охранения, матросы с него показывали на зонт в воде и смеялись.

Провожающие расходились. Настя уехала на «виллисе». Черепец, Белобров и Дмитриенко залезли в кузов «пикапа» и накрыли плечи брезентом. К ним попросился майор с аккордеоном.

— Уехал мой балбес, — сказал майор, — и снова я одна. — Он хихикнул и заиграл «Давай пожмем друг другу руки».

— Вчера мухи появились, совсем весна… — сказал Черепец.

«Пикап» полз в гору, и чем выше он полз, тем шире становился залив. Манор играл, лицо у него было печальное.

— Черепец, дорогой, — сказал Белобров, — а я тебе воротник купил, — он кивнул в сторону залива и транспорта, — купил, понимаешь, не отдал. Из хорька воротник. Теплый.

— Я этого хорька знал, — подхватил Дмитриенко, — он Долдону двоюродный брат.

Но никто не засмеялся. У гарнизона они подобрали Гаврилова и Игорешку с шахматами под мышкой. Затемнение в парикмахерской было поднято, и за креслом Шуры работал молодой прыщавый матрос.

Транспорт все уходил и, совсем маленький, то исчезал в тумане, то возникал из него. Выходя из узости, он, как это делали все транспорты, загудел и долго гудел, пока вовсе не пропал из виду.

— Мы их разобьем так страшно, — вдруг сказал Белобров, — что веками поколения будут помнить этот разгром. Честное слово, ребята.

На развилке майор вышел, а они поехали дальше. Навстречу, подскакивая на ухабах, проехали два грузовика, в которых, держась друг за друга, пряча лица от холодного ветра, стояли летчики. Летчики пели. Вместе с ними у самой кабины стояла и пела хорошенькая девушка.

— Здравствуйте, сестрица! — заорал Дмитриенко и встал в «пикапе».