Ася находит семью - [25]

Ксения вспыхнула, но смолчала, снова сунув руки в карманы своей нескладной топорщащейся куртки. Надежда Константиновна заговорила о том, как важно найти правильный тон со старым персоналом.

— Со специалистами, которых мы обязаны использовать. — Она глянула на Татьяну, как бы приглашая и ее вдуматься в эти слова. — Расскажи, Ксюша, товарищу Дедусенко о своих делах.

Крупская склонилась над большим блокнотом, а Татьяне пришлось выслушать подробный рассказ о бывшем Анненском институте. После революции «благородных девиц» там осталось немного, лишь та часть сирот, кого не разобрала по домам родня. Теперь под одним кровом нашли пристанище и институтки, и дети красноармейцев, и вообще самые разные мальчики и девочки, осиротевшие недавно, взятые прямо из дому, а то и подобранные на вокзалах, на рынках, на улице.

Вскидывая тонкие, словно наведенные кисточкой брови, Ксения ужасалась «невероятной социальной запущенности коллектива». Она привела случай, происшедший в канун Нового года. Из Средней Азии для детских учреждений Москвы прибыла курага. Детдомовцы вечером чуть не плясали, предвкушая обед с третьим блюдом, но утром выяснилось, что замоченные для компота сушеные фрукты кто-то ночью на кухне повыловил из котла.

— Все очистили! — забывшись, громко сказала Ксения. — Все до последней абрикосинки. А наша первая обязанность — накормить ребят.

— И одеть! — Крупская выразительно взглянула на Ксению. — Расскажи, как ваши дети одеты. Товарищ Дедусенко — швея.

— А-а-а…

Ксения живо изложила, как плохо обстоит дело с одеждой. Девочкам не подходит прежнее институтское одеяние: длиннющие платья с китовым усом в талии, со шнуровкой, с короткими рукавчиками под пелеринку. Мальчикам и вовсе худо. Кладовая полна добротной, но нелепой, неудобной одежды.

— Неужели некому руки приложить? — вырвалось у Татьяны.

— Вот в том и беда, — подхватила довольная Надежда Константиновна. — Ох, как нужны добросовестные, умелые руки.

Татьяна поняла Крупскую.

— Нет, нет! Только не я… Я с детьми не сумею… Нет, не берусь.

— Посмотрели бы, кто берется! — возбужденно перебила Ксения. — Идут, лишь бы прокормиться, лишь бы переждать разруху…

— Ксюша! Опять крайность. — Крупская обратилась к Татьяне: — Не умеют взять в руки иглу, вот в чем в данную минуту беда всего персонала.

— Гладью вышивать… пожалуйста, — негодующе ввернула Ксения.

— Не только руки нужны, — как бы про себя проговорила Татьяна. — Тут требуется и голова. Возьмешься, поневоле станешь во все входить. Мимо же не пройдешь… — В ответ на внимательный взгляд Надежды Константиновны она поспешила закончить свою мысль: — Тут надо и педагогом быть. Понимающим человеком. Верно ведь?

— У французов есть пословица, — улыбнулась Надежда Константиновна. — Крепость, которая ведет переговоры, близка к сдаче.

— Нет! Что вы… Куда мне.

— Когда пришло письмо, пересланное мне Дедусенко, — уже без улыбки произнесла Крупская, — мы тут призадумались. Главное, поднять людей на это дело. Своих людей…

Кончилось тем, что «крепость» сдалась.

Напутствуя Татьяну, Крупская не пыталась изобразить дело легче, чем оно было на самом деле, она подтвердила, что придется быть и педагогом, придется во многое вмешиваться.

Она сказала:

— Особенно нужны те, кто сам ощущает потребность воспитывать детей в революционном духе, те, кто сумеет делать это, приобщая их к труду.

Оживившись, она повторила свою любимую мысль о том, что трудовой процесс учит ребенка познавать самого себя, измерять свои силы и способности.

Когда Татьяна выходила из кабинета, Надежда Константиновна удержала ее вопросом:

— Девочку не забудете? Ту, что большевиков не одобряет за хитрость.

— Ох я нескладная! — смешалась Татьяна. Взволнованная всем происшедшим, она и впрямь забыла про Асю, про цель своего визита в Наркомпрос. — Вот видите… А вы мне сотни ребят хотите поручить! Так что же мне с девочкой делать?

— Как что? Взять с собой. В дом имени Карла и Розы.

12. Белые пелеринки

Над площадью, недавно звавшейся Анненской, взошло тусклое зимнее солнце. На карнизных выступах под крышей бывшего института ордена Святой Анны заискрился снег; порозовели, заблестели сохранившиеся кое-где стекла слуховых окон, а вся громада здания — в тени.

К распахнутой, основанием своим вмерзшей в снег калитке подошла Татьяна с двумя детьми. Дети с хмурым любопытством уставились на дом, в котором им предстояло жить. Он высился в глубине двора, где повсюду вздымались сугробы, а возле главного входа и вдоль единственной дорожки был расшвырян мусор, развеяна зола.

Шурик, надувшись, спросил:

— Это и есть дворец с чудесным, старинным парком?

Мать, словно оправдываясь, пояснила:

— Парк, вероятно, за зданием.

Ася процедила:

— Казарма, и все!

Сказала она это из упрямства. В действительности же здание, украшенное колоннами, треугольным фронтоном (чем не театр или музей?), восхитило ее.

— И внутри казарма! — продолжала бурчать Ася, открывая дверь.

Тут же внезапное чувство стыда заставило ее умолкнуть: в вестибюле висели нарисованные карандашом портреты Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Ася сразу узнала их: недавно она вместе с Варей провожала глазами траурные колонны москвичей. Теперь она входит в дом, названный именами этих двух погибших коммунистов.