Аствац, инчу амар! - [2]

- Болван, королю "гардэ" не объявляют... Хорошо, а что дальше? - Дядя Геворк садится.

- Да, так и сказал бы: "Я не могу быть заодно с ними, я свою цветущую, красивую..."

- Знаешь что? Я помню тебя вот с такого возраста, - дядя Геворк показывает кончик мизинца, - и всегда ты был обезьяной, ничего в тебе не изменилось. Плевал я на Дарвина и его эволюционную теорию! Человека из тебя не получится! Вот ты здесь, наглядное пособие. Какая же тут эволюция! Тьфу!

- Значит, ты не изменник Родины? - не отстаю я.

- Я был бы таковым, если отвел бы Гитлера в сторону и шепнул бы ему, как Иуда: "Товарищ Гитлер, товарищ Сталин скрывается в Гефсиманском саду!"

- Где, где?! - удивляюсь я.

- Эх ты, одноклеточное! - сокрушенно качает головой дядя Геворк.

- И дивизии своей ты не изменял?

- Нет!

- Ни полку, ни батальону, ни взводу? - допытываюсь я.

- Слушай, человек, что ты ко мне привязался? Если я изменял кому, так это моей Анетте, и то раз в жизни, и то в командировке, и то в Кутаиси, и то с двадцатилетней официанткой, понятно тебе?

- Нет, непонятно! - упорствую я.

- Анетта, - кричит дядя Геворк, - пока я не взял греха на душу и не раздавил, как клопа, этого мерзавца, вынеси две бутылки и авоську!

- Опять проиграл? - смеется в комнате тетя Анетта.

- Смейтесь, смейтесь, будет и на моей улице праздник! - грожусь я.

- Ну, а до праздника, дорогая Анетта, положи ему в авоську две бутылки.

- Хоть две, хоть пять - денег у меня нет! - предупреждаю я дядю Геворка и собираюсь встать.

- Сиди-и-и, - дядя Геворк кладет мне на голову свой огромный кулак, хочешь, чтобы я пошел под суд именно за убийство?

- Ва, нет денег у меня! Ты что, не человек? Нет у тебя ни сердца, ни детей?

- Такое, как ты, дитя я убивал бы три раза в день... Анетта, одолжи-ка этому недоноску еще одну десятку за мой счет... Редиска - на улице Клары Цеткин, хлеб - на 25 февраля, хлеб возьми мой любимый "Отелло", дешево и вкусно... Вино - "саперави"...

- Что ты сказал? - появляется в дверях подбоченившаяся тетя Анетта.

- Ничего, Анетта-джан, одолжи, говорю, ему десять рублей... За мой счет... - Голос дяди Геворка заметно ослабевает.

- Прохвосты, жулики! Решили околпачить Анетту Георгобиани? Ну-ка, проваливайте отсюда, иначе напьетесь у меня стрихнина и сулемы! Ишь ты, сговорились, аферисты! Да этот вислоухий уже задолжал мне сто двадцать рублей за твой счет!

- Что ты, дорогая, в чем ты нас обвиняешь? - удивляется дядя Геворк.

- В том! Почему хоть раз не выиграл он и не потел за вином ты? вопрошает со злорадством тетя Анетта.

- Ва, а какая разница? Ну, скажем, проиграл я и я же пошел за вином, деньги-то все же отдашь ты? - объясняет дядя Геворк.

- У кого только повернулся язык назвать тебя армянином, человеком расчетливым, знающим цену деньгам?! Что же это получается? Деньги - мои, бутылки - мои, закуска - моя, и вино разливать мне же! А вы будете угощаться, да? - Тетя Анетта кладет на стол приготовленную заранее десятку и авоську с бутылками и взирает на нас уничтожающим взглядом - точно таким, каким контролер в трамвае взирает на безбилетных пассажиров.

Я и дядя Геворк стыдливо опускаем головы.

- Иди скорей, пока она не передумала! - шепчет мне дядя Геворк.

Вино мы пили всегда дома. И вот что странно: хотя об этом мы не договаривались и никто нас к тому не обязывал, но как только в руках у нас появлялись стаканы с кровавого цвета жидкостью, всякое балагурство и сквернословие как рукой снимало и наша беседа настраивалась на грусть, откровенность, юмор, мечтания и любовь.

Первый тост, конечно, произносился за тетю Анетту и мою мать, следующий - за родных, затем - за Грузию и сразу же - за Армению. О Грузии дядя Геворк говорит странно и удивительно:

- Ваша Грузия, дорогой мой Мито, похожа на красивого, породистого скакуна под золотым седлом... К вашему несчастью, отведено этому скакуну место на таком красивом лугу, да к тому же такое видное, что каждому прохожему хочется сесть на него и погарцевать с видом военачальника. Так было испокон веков. Слава всевышнему, нрав скакуна разборчивый и гордый сажает на себя не каждого подонка, а лишь людей достойных. А если кому изменит чувство меры, тотчас же сбросит его наземь... Ты еще ребенок, многое тебе невдомек, а мне на своем веку пришлось повидать таких... Да, удивительная страна ваша Грузия, выпьем за нее!

А что же я? Ведь я не тварь бессловесная? Я - человек, существо мыслящее и говорящее, и я обязан сказать дяде Геворку что-то приятное про Армению. Но что, я не знаю, и потому начинаю, заикаясь:

- Дядя Геворк, на свете нет страны лучше Армении...

- Вот сукин сын! Откуда тебе об этом известно, ведь ты ни разу не был в Армении, - улыбается дядя Геворк.

- Ну и что? Зато я читал и слышал... Один Эчмиадзин чего стоит! И потом - вторую свою жизнь человечество начало с горы Арарат... - Голубые глаза дяди Геворка наполняются слезами и блестят, словно изумруд. - В общем, если б не один недостаток...

- Какой недостаток? - настораживается дядя Геворк и ставит на стол стакан.

- Моря у вас нет, дядя Геворк, моря! - произношу я трагически.