Ассистент - [40]

— Что ж ты голыми руками под напряжение полез? — спросил Стас.

— Так я электричество отключил сначала. То есть думал, что отключил.

Стас хлопнул себя ладошкой по лбу. Звонко у него получилось.

— Это я виноват, дурак! Это я тебя чуть не убил!

— Как так?

— Я, понимаешь, думал, пробки погорели. А пробки я и сам заменить могу. Заменил. Бесполезно. А перед этим тоже щелкал пакетниками…

Вот, значит, как дело было… Он щелкал и отключил. Я включил и полез руками. Молодец. Молодцы оба.

Чувствовал я себя, кстати, совершенно здоровым, дрожь унялась, а о слабости я и думать забыл. Какая, к черту, слабость?! Готов сию минуту горы свернуть!

Я посмотрел на правую ладонь, получившую электроразряд, сначала с тыльной, потом с внутренней стороны — никаких следов. Странно…

Я знал, куда мне надо. Встал.

— Ты чего? — всполошился Стас. — Сядь немедленно!

— Нормально, Стас, больше не упаду, — отмахнулся я и решительно направился в комнату-мастерскую.

Я смотрел на неначатое бревно у стены… нет, не смотрел. Не просто смотрел. Я пытался с ним говорить. Я обращался к нему, как к живому существу… снова не так. Оно было, конечно, живым, и существом тоже было, но… не так, как мы, смертные, по-другому как-то.

«Здравствуй, Бурхан», — мысленно сказал я бревну. Оно мне не ответило. Я знал почему. Не пришло еще время говорить со мной. Нет, не пришло…

Я зевнул. Хотелось спать. Очень.

Я распрощался со Стасом, вернулся домой, поставил будильник на два часа и лег в постель. Время детское, но надо выспаться. Завтра меня ждал трудный день.

Я зевнул, не помню в который раз. У меня уже скулы сводило от зевоты…

Как только закрыл глаза, но до того, как провалиться в сон, а скорее всего, на грани сна и яви, я увидел себя стоящим одновременно в Борькиной комнате-мастерской и на скалистом берегу острова Ольхон. Я видел лиственничное бревно, врытое в красновато-желтую почву. Ощущал затаенную пульсацию внутри него. Различал несуществующие черты лица… нет, скорее морды Бурхана, пугающей, клыкастой, со зловещим прищуром третьего глаза в его лбу, в обрамлении пяти человеческих черепов…

Я чувствовал эйфорию и страх. Тоже одновременно.

И сон, как ворох драных ватных одеял, накрыл меня с головой…

Я сидел на переднем сиденье японской иномарки. В свете фар мелькали по обе стороны дороги голые березы и осины, черные кроны хвойных деревьев, по обочинам белел снег, а ровная лента Байкальского тракта разворачивалась под колесами с ужасающей скоростью.

Я посмотрел на водителя. Тот клевал носом, едва не утыкаясь в баранку руля. Понять его можно — дорога долгая, встречные машины отсутствуют, а асфальт свежий, неразбитый, без рытвин и ухабов. Байкальский тракт городские власти содержали в образцовом порядке. По нему нет-нет да и могло проехать какое-никакое облеченное властью лицо московской национальности, вплоть до первого лица федерации. Президентские апартаменты неподалеку на байкальском берегу…

Понять водителя — одно, оправдать — другое. Что он, в конце концов, дурак? Почему спит? Зачем гонит? Жить надоело?!

За мерным гулом движка и шелестом резины об асфальт я даже не услышал, ощутил присутствие за спиной еще кого-то. Понял вдруг, кого именно. Обернулся — точно. На заднем сиденье дремал Марко Ленцо, второй режиссер, а уткнувшись ему в под мышку, вероятно, вонючую, спала Катерина, переводчица-москвичка. Самое неприятное то, что Марко обнимал ее плечи, и Катя не возражала — не влепила наглецу пощечину, не пожаловалась в милицию, как это теперь модно в Европе и Америке, на сексуальные домогательства… То, что она заснула, ее не оправдывало. Ничуть.

А этот Марко, каков подлец! Прикинувшись безобидным студентом Сорбонны, воспользовался служебным положением на заднем сиденье и облапал мою лапочку! Да и лапочка нисколько не лучше. Ишь, разлеглась, хамка столичная, того и гляди, захрапит сейчас!

И водитель, натурально — скотина, за рулем спит, угробить хочет пассажиров!

Я вдруг осознал, что ненавижу всех троих лютой ненавистью, не могу контролировать свои чувства да и не желаю.

Машина стала набирать скорость, и без того близкую к критической.

Пара на заднем сиденье в полусне потянулась друг к другу. И вот уже Катерина, будь она неладна, проведя ладошкой по щеке итальянца, прижалась к нему тесно-тесно, а он, не проснувшись даже, склонился над ней, и губы их встретились…

А я сидел, как дурак, на переднем сиденье рядом с придурком-шофером и желал, чтобы они сдохли. Потому что в моем мире, моем сне… А я понимал, что все происходящее — сон, не более… Так вот, в моем сне я — царь и бог, и все должны играть по моим правилам! И я не позволю им, марионеткам, своевольничать. Нет, не позволю!

Марко Ленцо и Катерина целовались, водитель спал, машина мчалась, а я покинул салон и воспарил над всем этим безобразием…

Впереди с крутой сопки, поросшей березняком, по грунтовому отвороту, которого никогда не существовало наяву, наперерез японской иномарке на хорошей скорости ехал отечественного производства порожний «КамАЗ». Кабина его была пуста. Успеет или не успеет?

Мне захотелось, чтобы самосвал оказался груженым. Чего порожняком-то гонять?