Асфальт и тени - [31]

Костер дотлевал. Ночь поделили на всех поровну. Первым выпало дежурить Яшке, который отзывался на прозвище Млоть.

Проснулись они одновременно от какого-то внутреннего толчка и, не сговариваясь, бросились вон из палатки. Еще только начало светать, лес был покрыт зябкой утренней дымкой. В стороне болота стояла густая белая стена тумана. Что-то огромное, тяжелое сорвалось с вершины подпиравшего палатку валуна, расплющив недавнее убежище, прокатилось мимо мирно спавшего Млотя, хрустя, как спичками, хилыми сосенками и кустами, ломанулось к обрыву и, у самой бездны натолкнувшись на корягу, подскочило и сгинуло. Большущий, с метр в диаметре камень по чьей-то милости оставил им жизнь.

Все произошло так быстро, что никто толком и испугаться не успел, зато через минуту страх нагнал их. Кровь бросилась в голову, в висках застучало, не подходя к палатке, они тупо смотрели вверх. На самой вершине валуна зияла огромная чашеподобная выщерблина с почти идеально ровными краями. И вдруг в нее хлынули ослепительно яркие лучи восходящего солнца. Казалось, кто-то всесильный и вечный щедрой рукой наливает в огромный бокал золотистую небесную влагу. Достигнув краев, она нескончаемым потоком хлынула вниз. Испуг сменился чувством неописуемой радости, хотелось сорвать с себя одежду и голяком плескаться в этих живительных, волшебных струях. Первым преодолел оцепенение и обрел голос Жук.

— Банка! — с диким воплем он бросился к останкам некогда надежной и прочной немецкой палатки. В стороны полетели спальники, свитера, останки изуродованного алюминиевого каркаса, еще что-то, наконец, пятясь задом, из-под брезента выполз сияющий Жук. На вытянутых руках он торжественно держал круглую медицинскую банку темно-зеленого стекла с широкой пробкой.

— Вот, цела и невредима, а Яшкин блатной фонарь всмятку. — Он, опасливо косясь наверх, с почти суеверным обожанием поставил банку на землю. Все, хватаясь за животы, покатились со смеху. — Вы чего, дебилы, зубы скалите, я ведь при разливе все учту.

От криков и громкого хохота проснулся Яшка:

— Чего орете?

— Млотям спать не даете, — с издевкой перебил его Паша. — Что, продрых ночку? Костер погубил? Племя без тепла и горячих щей оставил? Нападение неведомых сил на великих вождей не предотвратил? Что с ним, о белорусы, сотворим?

— В кратер его, к чудищу, — на всякий случай прижав к груди заветную банку, включился в перепалку Жук.

— Нет, друзья, какой к черту кратер! Он не достоин легкой смерти! — воздел руки к солнцу Домовой. — Нет и еще раз нет. Пусть чинит порушенный вигвам, весь день кашеварит, а когда дневное светило уйдет на покой, а почтенные вожди взойдут на священную гору совета, — он театральным жестом указал на выщербленную верхушку валуна, — пусть сей сонолюб одиноко ляжет на место нашего нынешнего ночлега. Да помогут ему силы небесные!

— Ставлю на голосование, — подвел итог Паша. — Кто «за»? Видишь, заспанный Млоть, все единодушны!

— О, бедная моя еврейская головушка, — еще ничего не понимая, удивленно озираясь по сторонам, Яшка с ходу включился в старую игру, — и говорила-таки мне покойная бабушка Циля… Не, погодите, — не выдержав напускного веселья, взмолился Млоть. — Кто-нибудь может объяснить, что произошло с палаткой, почему вы все в трусах?

Часа полтора ушло на рассказы, пересуды, обсуждение сложившейся ситуации, ревизию оставшегося в наличии имущества. Из заветной банки было немножко отлито, разбавлено и принято внутрь за счастливый исход ночи. Палатка, кстати, пострадала не сильно. Млоть, исполняя решения совета и искренне мучаясь угрызениями совести, быстро справился по портняжной части. Материальных потерь, кроме Яшкиного фонаря и впечатанных в мягкую лесную землю брикетов спрессованного киселя и гречневой каши, не было. Сходили еще раз к обрыву, при дневном свете посмотрели на ворочающиеся в здоровенной яме массы песка и камней. Увиденное не успокаивало, а, напротив, усиливало тревогу.

— Братья белорусы, давайте признаемся друг другу, кто о чем думает, только честно, — вроде бы между прочим сказал Паша, когда они возвращались к лагерю.

— Я про валун, — ответил Костусь, — надо бы на него слазить, а страшно.

— И я только что про это подумал, — как бы нехотя отозвался Жук.

— И я, — признался Млоть.

— И у меня в голове творится то же самое, так что, хочется или нет, на камень мы полезем…

— Мужики, смотрите, что это за фигня? — вскрикнул, показывая на валун, Яшка.

— ?

— Да вы что слепые? Вон, смотрите, на этой каменюке что-то нарисовано.

Внимательно присмотревшись, друзья разглядели то, что увидел глазастый Млоть. На плоской стороне валуна отчетливо проступали контуры круга с равносторонним крестом внутри.

— Ничего себе значочек! — присвистнул Домовой.

— А что он обозначает? — обернулся к нему Паша.

— Это древний знак солнца, им наши предки обозначали Перуна — одно из главных языческих божеств славянского пантеона…

— Не только главных, — дополнил Жук, — но и кровавых.

— В смысле? — спросил Паша.

— Насчет смысла я сомневаюсь, — продолжал Жук, — а народу, чтобы его задобрить, извели, судя по летописям, видимо-невидимо.