Асфальт и тени - [29]

— Ты смотри, куда загнул, чертяка, мне этого и в голову не приходило. Действительно, что-то в этом есть. И они, и мы за идеи погибали, неважно какие, но за идеи, это точно!

— Врагами мы были, а враги заклятые порой роднее братьев. Вот и получается: с немцами мы кровные враги, а с американцами соучастники…

— Не понял, какие соучастники?

— Соучастники преступления перед человечеством. Мы же не осудили и не предотвратили сумасбродства наших союзников, разбомбивших мирные Нагасаки и Хиросиму. Чем это лучше Бухенвальда? Чем не японская холокоста? Значит, соучастники мы. Прав ты, под америкашек еще вон когда ложиться стали.

— Солдаты, не нравятся мне сегодня ваши разговоры. Ерунду какую несете! Давайте-ка к столу, а будете перечить, лишу наркомовских, — и Клавдия демонстративно протянула руку к принесенной Петром бутылке.

Главкому никто перечить не стал.

Обедали без энтузиазма. Разговор не клеился, петлял, как разбитая фронтовая дорога, а иногда и вовсе застревал в вязком молчании, нарушаемом стуком вилок и посуды. За окном млела от первой в этом году жары вечно куда-то спешащая Москва. Странная троица сидела на краю жизни. Каждый из них думал о своем и страшился смерти.

Драпежная птушка [1]

Они заблудились и одновременно это поняли. Молчание стало еще сосредоточеннее, предсумеречное стрекотание кузнечиков в высокой по пояс траве зазвучало угрожающе громко.

Трудно сейчас вспомнить, кому из них пришла в голову идея отметить окончание школы походом в таинственное Полесье. Кроме Костуся в этой вылазке участвовали трое его друзей. Никто не мог предположить, что это фактически была их последняя встреча, своеобразный итог долгой, самозабвенной детской дружбы.

Жук бессмысленно погиб в автомобильной катастрофе на Минском шоссе; Паша застрял на одном из сотен небольших заводов; Яшка, помыкавшись в массовиках-затейниках, после Чернобыля собрал семью и уехал в Израиль; Константин, исколесив добрую половину некогда необъятной родины и получив заветные полковничьи погоны, осел в большом российском городе и занялся бизнесом.

Однажды он, счастливый и, как ему казалось, богатый, ехал на своей первой затрапезной «аудюшке» в гости к родителям. Приняв нелогичные доводы жены, полковник Раубич, как говорится, в расцвете творческих сил и служебных перспектив ушел в никуда. Подурковав месяца три, он инстинктивно набрел на интересное дело и постепенно в нем преуспел. И вот, с забитым до отказа багажником, спешил впервые исполнить приятную роль всесезонного Деда Мороза.

С годами Костю все чаще тянуло домой, и стоило машине пересечь выдуманную Ельциным и Шушкевичем границу, как сердце начинало колотиться сильнее, а ничем не отличающиеся от подмосковных пейзажи казались особенно милыми и до слез тревожили душу. Память сама начинала вязать причудливые образы и картины прошлого, внимание рассеивалось, управлять автомобилем становилось опасно. В таких случаях Константин выбирал боковую лесную дорогу поуютнее и направлял свою иномарку на выползающие из-под земли толстые корни диких лесных деревьев. Побултыхавшись минут двадцать на ухабах, он глушил мотор, садился на мягкий, колючий от иглиц мох, прислонившись к шершавой, пахнущей смолой сосне, давал волю памяти и впадал в зыбкую дрему. В этом тонком, чувственном, как говорят монахи, полусне-полуяви часто всплывало давно позабытое приключение.

…Они заблудились. Невесть кем протоптанная тропинка полого поднималась по краю небольшой лесной поляны, тянущейся от самого болота и упирающейся в мрачный, отвесный утес. Метрах в двухстах от утеса тропа делала небольшую дугу и, попетляв меж деревьев у самого края обрыва, взбиралась на почти ровную террасу. Здесь и решили разбить лагерь. Утесом оказался неимоверных размеров валун, повернутый к обрыву идеально плоской, поросшей серым мхом поверхностью. Кто хоть однажды долгое время таскал на себе тяжеленный рюкзак, тому известно ощущение необыкновенной легкости, которое испытывает путник, сбросив с себя надоевшую тяжесть. В такие минуты кажется: еще мгновение — и взлетишь.

Быстро разбили просторную оранжевую палатку, развели костер, и через каких-то полчаса в тягучем вечернем воздухе поплыли вкусные запахи дозревающего ужина. Темнело по-летнему медленно, однако сумерки, усиленные лесом и ярким пламенем костра, быстро сгустились до ночной черноты. Обжигаясь вкуснейшим варевом, окрещенным Яшкой, лучшим кашеваром всех времен и народов, «змеиный супчик», друзья обменивались дневными впечатлениями.

День не задался с утра. Сначала в чахлом подлеске потеряли отставшего по нужде Жука. Минут сорок аукались и, только сделав приличный круг, столкнулись с ним у места ночевки. Солнце в утренней дымке казалось подслеповатым, над землей, уворачиваясь от его лучей, танцевал белесым призраком полупрозрачный туман. Лесная, едва заметная дорога, мягко стлалась среди мрачных замшелых елей, но к обеду и она, захлюпав грязью, пропала в острой болотной траве. Заболоченный лес вдруг кончился, и перед ними, насколько хватало взгляда, простерся тоскливый даже в солнечный день извечный полесский пейзаж. Болото…