Асфальт - [78]

– Знаешь, Миша, – Лёня побледнел и выпрямил спину, сидя на стуле, – ты можешь меня ругать по делу и даже без дела. Ты руководитель. Я того, что ты делаешь, делать не умею, и знаю об этом, – Ленин голос звучал необычно жёстко, – но оскорблять мою работу и мой труд я не позволю никому. Ты знаешь, я терпеливый и не…

– Значит, думал! – перебил его Миша и покивал головой. – А я, представляешь, сейчас в первый раз об этом подумал, – Миша усмехнулся. – Вот такие дела. Сам поверить не могу, – он замолчал на секунду, отпил кофе и поставил чашку, громко звякнув ею о блюдце. – Но ты не бойся. Кофе допиваю, и продолжаем звонить. Мы победим! А то что же это, наши полоски достанутся кому-то другому?! Ну уж дудки…

Миша помнил, что, когда ему ещё не было десяти лет, во дворе возле дома укладывали новый асфальт. Его друг Коля из соседнего подъезда набрал светлых камешков и выложил из них слово «Коля». Каток проехал по ним, и камешки вдавились в мягкий и горячий асфальт, да так и остались на долгие годы. Миша тоже тогда побежал, насобирал камешков, но рабочие прогнали его. А асфальт быстро затвердел. К вечеру того дня каток и другая техника исчезли из их двора. Остался только новый и совсем чёрный асфальт, по которому весело было кататься на велосипеде и рисовать на нём мелом что угодно. Потом асфальт перестал приятно пахнуть, перестал быть чёрным, но слово «Коля», выложенное камешками, долго напоминало Мише об упущенной возможности выложить слово «Миша».

***

К обеденному времени Миша и Леонид выяснили более-менее чётко, кто и почему нарушает договорённости в Петрозаводске. Стало ясно, что Лёня вовремя поднял тревогу. Всё ещё можно было исправить и поставить на место. Миша созвонился и с теми людьми, которые поддерживали его в Москве и в самом Петрозаводске, и с теми, кто явно мутил воду. Миша убедился, что без поездки на место не обойтись. Он этого ужасно не хотел. В необходимости отправиться туда он чувствовал что-то для себя унизительное. Он же уже бывал там, и всё было решено. Ехать по-новой было для него проявлением слабости. А по-новой обо всём договариваться, кого-то снова убеждать, с кем-то ужинать и выпивать за успех ему было противно. Но никто за него этого сделать не мог. Лёня был силён в чём угодно, но не в способности убеждать и не в умении результативно с кем-нибудь поужинать и выпить за успех.

– Я туда отправлюсь, Лёня, – в конце концов сказал Миша. – Но учти, я туда ещё раз слетаю, а потом уже ты. Я больше туда ни ногой. А ты готов к тому, чтобы долго заниматься этой трассой в крайне недружественной атмосфере? Потому что, после того, что случилось, атмосфера будет недружественная. К нам там будут относиться как к пришлым москвичам, которые душат местных и не дают работать своим, родным. Ты готов?

– Миша, ты только устрани там эту возню, а дальше разберёмся, – почти ликовал Лёня. – А когда ты туда отправишься?

– Лёня! Не стой у меня над душой! – едва сдерживал раздражение и усталость Миша. – Можно подумать, других дел нет. Ты просто зациклился на этом Петрозаводске. Ну, в среду…

– Миша! Нужно ехать в понедельник! – трагически расширив глаза, сказал Лёня быстро. – Ну поздно же будет!

– Если пойму, что нужно поехать раньше, поеду раньше. Но если сам пойму. Всё! Не дави на меня! На сегодня все дела по этому вопросу закончены. Давай, иди обедать и мне дай от тебя отдохнуть. После обеда я занят совершенно другими делами. Ко мне сегодня с Петрозаводском не лезь. Даже если там инопланетяне высадятся, я про это знать не хочу.

– Да я собирался после обеда с технологами посидеть, поработать, – добродушно и удовлетворённо сказал Лёня, – там ребята придумали наносить краску в другом температурном режиме. Это быстрее и…

– Лёня! Иди пообедай! Это приказ руководства…

Когда Лёня ушёл, Миша некоторое время сидел, упёршись прямыми руками о стол, и привыкал к тишине. В этот момент он понял, что очень хочет курить. Если бы у него с собой были сигареты, он немедленно закурил бы, но сигарет не было, и Миша решил бороться.

Он встал и не без опаски взглянул на знак «бесконечности». Теперь знак был не страшным и висел, как обычно, на обычном месте. Никакого ужаса и глубины Миша в нём не увидел. Но Миша помнил и ужас, и глубину. Он решительно подошёл к стене и снял красный круг с белой восьмёркой с гвоздя. Композиция из развешанных фотографий и дипломов сразу перестала быть красивой. Миша подумал, что бы повесить на опустевшее место, но не придумал. Зато он внимательно посмотрел на фотографии.

Он остался ими недоволен. Особенно той, на которой он был сфотографирован с известным оперным певцом.

Во– первых, певец на этом фото смотрел куда-то в сторону, а сам Миша глупо и радостно улыбался.

– Ну и рожа, – сказал он тихо, – какой же дурацкий у меня здесь галстук. И какой же я здесь толстый. Жизнерадостный идиот, да и только.

Он вспомнил, как знакомые тогда подвели его к этому певцу после концерта, на котором присутствовало много больших чиновников и политических деятелей, а в самом концерте участвовали многие известные артисты. Миша вспомнил, что тогда он был увлечён желанием фотографироваться с известными людьми. Вот его и сфотографировали. У него скопилась небольшая коллекция фотографий с популярными деятелями политики и культуры. Но повесил он на стену далеко не все, а только те, которые ему нравились и которые он считал солидными и престижными. А теперь он смотрел на них, и они ему категорически не нравились.