Асфальт - [63]

Миша был так изумлён услышанным, что не знал, что сказать.

– А твоя знакомая одна жила? Дети-то были? Или разъехались уже?… Или не было детей?

– А это что-то объясняет, Сонечка? Не было у неё детей. Одна жила. Это что-то объясняет? – Миша говорил и чувствовал сильнейшее желание услышать от Сони что-то простое, категоричное и ясное. – Но её, знаешь, все любили, у неё была куча друзей. В ней многие нуждались…

– Да ничего это не объясняет! – задумчиво сказала Соня. – Ты думаешь, я больше твоего в этом понимаю. Резать вены в девятнадцать от обиды, неразделённой любви и под сильной химической дурью в голове – это совсем не то же самое, что почти в пятьдесят надеть петлю на шею.

– А как ты узнала, что она повесилась?… – вздрогнув, спросил Миша.

– А разве ты не говорил? – искренне удивилась Соня.

– Не-ет… Кажется, нет…

Они ещё поговорили минут пять, и разговор иссяк.

– Нет, Миша, ты не думай про этот сон. Полная ерунда. Не бери в голову, – сказала Соня, явно готовясь проститься.

– Спасибо тебе, Сонечка, сказал Миша.

– Да за что же? Бог с тобой! – она хохотнула. – Ну вот, теперь ты знаешь, если надо сон разгадать, погадать, приворожить кого-нибудь, это, значит, ко мне.

– Надо бы увидеться, – сказал на это Миша.

– Да я-то всегда рада, только у нас кто-то всегда занят.

– Теперь, мне кажется, я стал посвободнее, – Миша усмехнулся сам себе и тому, что сказал, – во всяком случае, мне так кажется. Давай созвонимся на днях. Грустно мне, Соня. Очень грустно и тревожно…

– Звони…

***

После этого разговора Миша почувствовал себя на кухне неуютно. Он сходил на балкон покурить. Тяжесть, гул в голове и ватное ощущение в туловище сменились неприятной и тревожной отстранённостью. Отстранённостью от всего. От своего дома, от семьи, детей, даже от своего собственного тела. Миша ощутил, что совершенно устал от своих сомнений, тревог и переживаний. И Миша признался себе, что прежде всего устал от себя самого. За последние три бесконечно длинных дня он ни одной секунды по-настоящему ничему не радовался, ничего, по собственному убеждению, хорошего не сделал, бездействовал и был совершенно нерезультативен. Да ещё и забрался в глубокие дебри переживаний, из которых не видел никакого выхода.

Миша курил на балконе, смотрел и слушал. Вечерняя Москва была холодна, по-осеннему ярко горела огнями и отчётливее обычного звучала. Кристально-прозрачный осенний воздух обострил и запахи. Казалось, в этом воздухе даже ночной холод имеет свой определённый, может быть, слегка металлический, но всё же очень тонкий и мужественный запах.

Миша чувствовал, что устал, но спать совершенно не хочет и не сможет уснуть. А значит, вечер потечёт в ночь со всеми мыслями и переживаниями. И ничего Мише не оставалось, как только думать, переживать и как-то перевалить через эти вечер и ночь.

***

С балкона Миша вернулся на кухню. Там уже шумел чайник и Аня, зевая, позвякивала чашками и ещё чем-то.

– Милая моя, – сказал Миша, – у нас снотворного никакого нету?

– Нет, Мишенька. Ничего подобного у нас нет. Ни к чему. Никто не пользуется. Есть успокаивающее, типа валерианы. Я их Соне даю иногда, когда она перед сном разбесится.

Миша при слове «Соня» даже едва заметно вздрогнул. Но тут же понял, что речь идёт о его собственной дочери, которая в данный момент сладко спит.

«Так вот, недаром я всегда чувствовал, что Соня в жизни что-то сильное пережила», – подумал Миша, практически не слушая того, что говорит ему Аня. «Не дай Бог такое пережить!» – ещё подумал он.

– Понятно! – сказал он вслух. – Снотворного дома нет. Это значит, что всё дома хорошо. Но вот сегодня пригодилось бы. Совершенно сломал себе сон. Перепутал ночь и день.

– Попробуй принять горячую ванну. Попробуй расслабиться. Я-то ещё немного – и спать. Я сегодня умоталась, Мишенька, так, что… – говорила Аня.

Миша слушал её вполуха. Он ни о чём особенно не думал. Он сидел, смотрел куда-то в сторону и тихонько отпивал чай из чашки, которую ему дала, а точнее, просто-напросто вставила в руку жена.

Они ещё посидели молча, Аня полистала какой-то свой журнал, тоже отпивая чай. На кухне было тихо. Только слышно было, как периодически в подъезде туда-сюда двигается лифт. Слышно было не громко. Едва-едва.

Потом Аня решительно встала, закрыла журнал, отнесла чашку в мойку и сказала, что пойдёт спать. Миша сказал, что ещё посидит, может быть, посмотрит телевизор… Он сказал, что спать ещё совершенно не хочет. «Сна, – сказал он, – ещё ни в одном глазу».

Аня и Миша поцеловались, и она ушла спать. А у Миши случилась бессонная ночь. Первая бессонная ночь за несколько последних лет.

Но бессонная ночь – это не просто ночь, когда ты не спал. Это не ночь, когда ты веселился, выпивал чего-то, искал, надеялся или реализовывал свои ночные поиски и надежды. Это не ночь, проведённая в беседах, спорах или глубоких и существенных разговорах с близким и дорогим другом. Это не ночь любви. Это не ночь семейных раздоров. Это не ночь у постели больного…

Бессонная ночь – это просто одинокая ночь без сна.

***

Отчего-то Миша отчётливо понял, что смотреть телевизор он не сможет в этот раз. Он понимал, что и читать не сможет, и какое-нибудь кино не сможет смотреть. Он понимал, что и уснуть не сможет, так что пытаться ложиться рядом с женой в постель не было никакого смысла. Он мог только не спать. Алкоголя не хотелось совершенно. Даже выходить на балкон, чтобы курить, тоже не тянуло. Он сидел на кухне, допивал остывший чай, тускло горела небольшая лампа на подоконнике. Верхний свет Аня погасила уже давно. Лифт в подъезде совсем затих. А Миша сидел за столом, уложив в ладонь левой руки голову, смотрел, казалось, на угол холодильника, но холодильника не видел. Миша думал, и какие-то неожиданные мысли и воспоминания сменяли друг друга в невесёлой череде. В гостиной часы светились цифрами 23:04. Но бессонная ночь для Миши уже началась.