Арзамас-городок - [184]
Одиночество скрашивали, а точнее еще больше нагнетали щемящую тоску старые, зажившиеся на белом свете священнослужители, с кем некогда начинал нести святое тягло церковной службы Господу. Недужные. смиренные, они приходили прощаться, отдать последний поклон. Батюшка ответно кланялся каждому, принимал и отдавал последнее целование… А вот старый подруг, верный сомысленник Николай Щегольков не успел проститься. Ведь еще и не стар, ему бы жить да жить — замучили сердце историка допросами, наглыми наскоками не в меру ретивые совдеповцы.
Он, Владимирский, еще знавший тех, кто, не щадя живота своего, изгонял из пределов Отечества пестрые полчища Наполеона, воспитанный на патриотической послевоенной литературе 20—40-х годов прошлого пека, на правде Некрасова, Достоевского, Лескова, не принял братоубийственной гражданской, понимая, что кому-то очень надо бросить на распыл русских в костер мировой революции.
Священник не мог принять и грубого изъятия церковных ценностей в 1922 году и репрессий против церковных иерархов.[85]Почему же сын, что так удобно уселся в высоких московских креслах — такой честный о прошлом, такой непримиримый борец за свободу, не подал голоса протеста?! А что же доченьки-большевички, мечтавшие о всемирной справедливости, о достоинстве каждого человека…
Никогда Федор Иванович не принимал насилия. Потому и выступал во второй Государственной Думе против военно-полевых судов…
Едва только разогрел себя старый честными вопрошениями, как тут же чей-то смешливый голос из-за левого плеча хихикнул с издевочкой и зачастил: сынок и дочери во власти-сласти, пригрелись, разъелись… Понимай! Ну, а ты, честной старче, что же ты. Почетный гражданин града сего, не кинулся с крестом к исполкому с протестом, а?! Ну, потерял бы жизнь в подвале или в овраге, увенчал бы себя мученической смертию при защите Дома Молитвы… То-то! Смалодушничал, духовного мужества не хватило. Да, да, эт-то тебе, правдолюбец, не старые времена, нынче все куда как покруче…
И, едва не бегая по своей комнате, уже сам себя бичуя, зло хохотал, кричал, тыча перстами в грудь:
— Во-от… Ты некогда уговаривал себя, что возможен он, христианский социализм. Как же ты забыл, что социализм Маркса — это атеизм! Тщился в чаянии добра соединить несовместное. Да-а… Сколько прекраснодушных слепцов поддались на эту удочку, но теперь естественно отрезвели — помилуйте-с, неувязочка вышла-с… Как там, Максимыч: человек — это звучит гордо и куда как великолепно… «Безумство храбрых — вот мудрость жизни»?! Кайся, кайся, старик… И поднимай чистоту православия!!!
А нет, оказывается, не отрывался от души Горький. Ведь тогда, в самом-то начале века в нем еще жила такая подкупающая искренность. И человеческая, и писательская. Но уже и в ту пору не принимал священник Владимирский «глашатая» и «буревестника», как можно лепить кумира, когда сказано: не сотвори его! И сверхчеловека Горького провинциальный пастырь не принимал. Ведь за этим «сверх» уже тогда виделась страшная личина социального насилия… Да-с, и тебя, старче, взяли грехи под белы руки…
В апреле 1927 года городские власти определили Владимирскому персональную пенсию и отпустили на покой.
…Грелся на ярком и теплом весеннем солнышке, щуря слезливые стариковские глаза, смотрел на грязноватые остатки тающего снега под густым вишенником, соглашался, успокаивал себя: полно, тебе восемьдесят четыре года, ты уже обузой новым людям, новому времени. Радуйся, истекло бремя дел твоих и кончились всякие туги сердца — нет всяких там забот и ожиданий.
В 1927 году прощальной радостью строки Горького.
Ждал Федор Иванович его слов. Составился исторический очерк[86]о водопроводе, отослал его своему дружилушке, и Алексей Максимович не замедлил отозваться:
«Искренне уважаемый отец Федор!
Примите мою сердечную благодарность за Вашу добрую память обо мне. Очерк, присланный вами, напомнил мне историю самоотверженного труда вашего на благо людей, напомнил мне жизнь мою в Арзамасе и все то, поистине прекрасное, чем наградило меня знакомство с вами.
На днях приедет из Москвы Екатерина Павловна, — ее тоже обрадует весть о вас.
В моих воспоминаниях о Леониде Андрееве я решил позволить себе упомянуть и о вас, — не сетуйте на меня за это! Весьма жалею, что все еще не нахожу времени достойно описать подвижническое житье Ваше, дорогой человек.
3/IX — 27 г. Сорренто. Почтительно кланяюсь.
А. Пешков — Горький.
Рад буду, если напишите о жизни вашей более подробно».
…Постучала летом в дверь арзамасская девица Лена Курячьева, тогда студентка Нижегородского университета.
Слово за слово… Прочитала она очерк «Леонид Андреев» Горького, и вот захотелось встретиться, значит…
Позже, много лет спустя, рассказывала:
«Здороваемся. Принимает очень радушно. Начинаю разговор.
— Вы ведь знакомство водили с Горьким, когда он жил в Арзамасе.
— Как же, как же, большими приятелями были. Алексей Максимович очень интересовался моей затеей — снабдить город хорошей питьевой водой. Немало побродили мы с ним по Мокрому оврагу…
Задаю Владимирскому последний вопрос:
— Правда ли, что Горький хотел написать вашу биографию?
Тема, выбранная писателем, — первые годы существования почитаемого и в наши дни богохранимого центра православия Саровской пустыни. Повествование «Ярем Господень» — это и трудная судьба основателя обители иеросхимонаха Иоанна, что родился в селе Красном Арзамасского уезда. Книга, написана прекрасным русским языком, на какой теперь не очень-то щедра наша словесность. Кроме тщательно выписанной и раскрытой личности подвижника церкви, перед читателем проходят императорствующие персоны, деятели в истории православия и раскола, отечественной истории, известные лица арзамасского прошлого конца XVII — первой половины XVIII века. Книга несет в себе энергию добра, издание ее праведно и честно послужит великому делу духовного возрождения Отечества..
Перед вами история без прикрас, рассказанная Максимом Леонидовым, — одним из лидеров бит-квартета «Секрет», автором и соавтором таких известных песен как «Домой», «Ленинградское время», «Именины у Кристины», «Привет», «Не дай ему уйти», «Видение» и многих других. В этой истории — только правда о себе, о семье, годах ученичества, истоках творчества, времени создания «Секрета», службе в армии, славе, шоу-бизнесе, друзьях, музыке, группе. «Мы сидели друг против друга и были абсолютно счастливы. Вот миг, к которому мы шли долго и упорно.
Перед вами необычайно смешные мемуары Дженни Лоусон, автора бестселлера «Безумно счастливые», которую называют одной из самых остроумных писательниц нашего поколения. В этой книге она признается в темных, неловких моментах своей жизни, с неприличной открытостью и юмором переживая их вновь, и показывает, что именно они заложили основы ее характера и сделали неповторимой. Писательское творчество Дженни Лоусон заставило миллионы людей по всему миру смеяться до слез и принесло писательнице немыслимое количество наград.
Культовая книга о культовой группе - абсолютная классика рок-журналистики.
Основатель одной из самых известных рок-групп в мире рассказывает ее историю — с неожиданным юмором и человеческой теплотой, которую трудно предположить в огнедышащем Демоне.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Феминистки не носят розовое (и другие мифы)» — не учебник, не инструкция, помогающая стать «правильной» феминисткой, и не сборник научных эссе, объясняющих историю женского движения. Эта книга — о чувствах, которые сначала превращаются в мысли, а потом в действия. Вполне вероятно, что большинство из тех удивительных женщин, которые рассказали здесь свои истории, только лишь начали свой путь и им еще предстоит узнать, каково это — быть феминисткой и бороться за свои права. Эта книга не научит основам феминизма, но раскроет, что главное в этом движении — женщины: сложные, непонятные, любящие макияж, розовый цвет, смеющиеся, плачущие, иногда сбивающиеся с пути.