Артюр Рембо - [24]

Мы уже говорили о его беседах с отцом Вильямом, учителем истории. Он поддразнивал и другого священника, отца Жозефа Жиле, но тут ему приходилось быть более осторожным, поскольку святой отец был крайне раздражителен. Однажды, рассказывает все тот же безымянный ученик коллежа, когда какой-то экстерн из Мезьера спросил его, не потому ли валюта Ватикана не имеет хождения во Франции, что папа — фальшивомонетчик, он побледнел, в ярости запахнул свою бархатную мантию и вышел вон, воскликнув: «Здесь оскорбляют мою веру, я ухожу!» Директору потребовалось все его дипломатическое искусство, чтобы замять инцидент.

Соученики считали Рембо «классным парнем», и не только потому, что он был первым по успеваемости; но и потому, что он умудрялся быть таковым, не будучи подлецом и подхалимом. Кроме того, он всегда был готов помочь. Он даже сумел открыть нечто вроде книжной лавки, продолжает наш безымянный свидетель. За небольшое вознаграждение он брался найти в городе любую книгу, какую пожелаешь. Частенько он убивал одним выстрелом двух зайцев — покупал сначала другую книгу, не ту, которую его просили, и прочитывал ее за ночь, не разрезая страниц. На следующий день он книгу возвращал под тем предлогом, что ошибся и менял на ту, которая на самом деле была нужна заказчику, но и она попадала к последнему только после того, как ее прочитывал Рембо.

Число книг, которые он мог проглотить за несколько месяцев, огромно: он брал книги у директора, у Изамбара, у Деверьера, у Бретаня… С равным усердием он брался за философию, социологию, политику, сочинения Тьера, Минье, Токвилля, Эдгара Кине, Прудона, Луи Блана… не говоря уже о классиках и поэтах; не забудем и Библию, к которой он регулярно обращался.

В разного рода проделках, чаще всего затевавшихся интернами, он участия не принимал — не забирался ночами в амбары, где хранились яблоки, или в шкафы для белья, принадлежавшие директору или его супруге с дочерью, не «ходил в гости» к воспитанницам соседнего монастыря, не заглядывал в кафе «У Дютерма» на Герцогской площади.

Что касается чувств, тут, казалось бы, не было ничего необычного. Испытывать любовь ему еще не доводилось, но он уже писал о ней стихи. Возвышенная риторика «Верую в единую» и зачатки страсти, явленные в стихотворении «На музыке», едва ли стоит считать свидетельством какой-то болезненной чувствительности. О том, были ли у него с кем-либо какие бы то ни было интимные отношения, судить трудно. Все тот же безымянный соученик говорит о неких «шалостях», но конкретных фактов не приводит. Вот его свидетельство:

«Ребята из маасской долины всегда были большие затейники и знали всякие штуки вполне греховного свойства. Ребята из интерната, знатные мастера подобных шалостей, учились и в коллеже, и в семинарии. Может, от них-то Артюр, это дитя Аполлона, и перенял, как и его брат Фредерик, некоторые привычки, о наличии которых можно было судить по его внешнему виду. Если это так, тогда понятно, почему он нашел среди них хороших друзей».

Делаэ, обсуждая эту же тему, говорит прямо: «Что касается нравов и пристрастий Рембо, я могу сказать следующее: извращенцы в коллеже, как и во всех школах, были, однако у Рембо такой репутации никогда не было. Ни в одном разговоре со мной — а мы разговаривали очень часто, беседы наши были очень личными, и он ничего от меня не скрывал — он не показал ни малейшей к этому склонности».

Таким образом, к лету 1870 года ни один человек не заметил, что Рембо уже сошел с нормального пути. Мать думала, что выдрессировала его. Изамбар писал: «Г-жа Рембо совершенно не знала своего сына; степень этого незнания всегда казалась мне поистине чудовищной». Артюр все еще был рядом, все еще был — на первый взгляд — послушным мальчиком; но он был уже не из этого мира, он уже был далеко.

Ставки были сделаны. События развивались с устрашающей быстротой. Было уже слишком поздно.

Закончился учебный год, и началось жаркое, тяжелое, полное недобрых предзнаменований лето.

Очередной конкурс Академии состоялся в июне 1870 года. Снова г-н Дедуэ возлагал все свои надежды на Рембо и был занят им одним. Чтобы натаскать его, Изамбар давал ему дополнительные занятия по нескольку раз в неделю.

Тема задания по латинскому стихосложению звучала: «Обращение Санчо Панса к своему покойному ослу». Рембо открылся необозримый простор для упражнений в остроумии. К несчастью, его текст — получивший первую премию — утерян, поскольку из-за начавшейся войны Академия Дуэ не смогла выпустить очередной номер своего бюллетеня.

Тучи заволокли горизонт. 15 июня Законодательному собранию была зачитана знаменитая депеша из Эмса. Депутаты восприняли ее как оскорбление, которое нанесли послу Франции в Берлине; решение депутатов было единодушным — война! На следующий день бонапартистская газета «Государство» напечатала проникновенное воззвание Поля де Кассаньяка к «священному французскому народу»: «Вы, республиканцы, помните ли вы, как в 1792 году… вы, легитимисты, вы, бонапартисты, вы, орлеанисты» и т. д. Как же так? Газета сторонников правящего режима, которая еще недавно говорила о необходимости войны для укрепления монархии, смеет призывать под свои знамена Великих Предков и их потомков, не покладая рук боровшихся с тиранией? Возмущенный и оскорбленный, Рембо тут же сочинил гневный памфлет: