Артюр Рембо - [15]
В новом учебном году, когда Артюр перешел в пятый класс, уроки вел г-н Рулье, человек в высшей степени вспыльчивый, с угрюмой физиономией (непокорная прядь волос все время свисала ему на лоб); однако, когда приступ гнева проходил, он становился вполне терпимым.
Юный ученик сумел вписаться в новую обстановку, но не показал в тот год особенно высоких результатов: с церемонии вручения премий, состоявшейся 6 августа 1866 года, он унес домой похвальную грамоту первой степени по закону Божьему (а его брат — похвальную грамоту четвертой степени), похвальную грамоту пятой степени по родному языку и первую премию по латинской и греческой декламации.
Когда в октябре 1866 года наш герой пошел в четвертый класс, в коллеже сменился директор — место г-на Маллара занял г-н Дедуэ.
Ах! Господин Дедуэ! Этот тщедушный седовласый человечек>1 с измученным лицом, южанин по происхождению, непоседливый как ребенок, не уставал поражать коллеж напыщенностью своих речей, просторностью одежды и необъятными полями своих шляп.
Класс вел теперь «дядя Перетт», дряхлый старик, в прошлом сельский учитель, требовательный и строгий. Он сразу разглядел в Артюре личность неординарную — и понял, что этот молодой человек за свою жизнь доставит людям массу неприятностей.
— Пусть он читает все, что успевает, заставляйте его! — сказал ему как-то г-н Дедуэ, но старый учитель покачал головой:
— Да, конечно, он умен, но что-то мне не нравятся его взгляд и улыбка. Он плохо кончит; обыденного его голова не вмещает — он будет гений, но не знаю, добрый или злой.
А Дедуэ уже видел Артюра в Высшей школе и только что не осыпал его цветами. Одноклассник описывает нам такую сцену: Артюр, слегка покрасневший, полный уверенности в себе, стоит посреди класса и несколько презрительно глядит на остальных, Дедуэ «детально разбирает его сочинения и буквально каждый абзац в устах директора превращается в шедевр»>2.
В этот год братья Рембо первый раз причастились. От этого дня сохранилась фотография: Артюр — круглая голова, прилизанные волосы, задумчивый взгляд: ни дать ни взять ангел — сидит на стуле; справа от него стоит Фредерик, с нарукавной повязкой, левая рука на груди, взгляд глупый и сердитый.
Будущий поэт щеголял тогда своей набожностью; однажды, рассказывает его друг Делаэ, когда старшие ученики, покидая церковь, решили побрызгаться святой водой, он накинулся на них, стал царапаться, кусаться, хватать осквернителей за что попало и был побит; кончилось тем, что появился надзиратель и в наказание оставил всех в классе после уроков. После этого его называли не иначе как «ханжа, недомерок вонючий»>3. Но это была лишь минутная вспышка.
Ожидая неотвратимого, как смерть, момента, когда часы коллежа пробьют восемь, ученики резвились на площади Гроба Господня. Как это всегда бывает, они бегали, пихались, дрались, швырялись друг в друга портфелями и катались на льду, если он был.
Площадь Гроба Господня выходила к Маасу; на другом берегу реки возвышался поросший лесом холм, местный «Олимп», на вершине которого в то время стояла вилла с башенкой в стиле рококо, прозванная «башня Лоло».
Один ученик четырнадцати лет по имени Эрнест Делаэ должен был каждый день преодолевать путь в десять километров — он жил в Мезьере — от своего дома до коллежа, и поэтому часто приходил раньше других; вместо того чтобы слиться с бушующим морем своих собратьев, обычно он бродил по берегу реки, с интересом наблюдая за тем, что проделывают двое каких-то мальчишек. Они, бросив портфели на откосе и забравшись в рыбачью лодку, пытались ее раскачать и опрокинуть. Когда она слишком близко подходила к берегу, они натягивали якорную цепь и, оттолкнувшись от берега ногами, снова выталкивали лодку на течение и продолжали раскачивать. Оба были — вот странно — одеты совершенно одинаково, немного на английский манер: в черные куртки и аспидно-черные брюки, оба носили одинаковые круглые шапочки. Другой свидетель говорит, что Артюр (речь идет именно о нем и его брате Фредерике) был «опрятненький, затянутый, напомаженный, носил пробор справа, всегда был в начищенных до блеска полуботинках, узел галстука, обрамленный накрахмаленным отложным воротничком, всегда был завязан безупречно».
Цвет глаз и цвет кожи тоже заставляли думать, что перед вами англичане. Они все время молчали, и только изредка младший, желая получше разглядеть дно реки, говорил старшему, чтобы тот прекратил игру. Последний дулся и садился в дальнем конце лодки, а младший распластывался и, уткнувшись носом в воду, наблюдал за извивающейся на галечном дне подводной растительностью и разными блестящими предметами — осколками посуды и бутылок.
Колокольный звон отрывал их от игры; они прыгали на берег, хватали свои портфели и со всех ног устремлялись в самую толкотню, чтобы оказаться на пороге дверей коллежа как раз в тот момент, когда консьерж даст второй звонок.
— Дядя Шоколь! Дядя Шоколь! — кричали дети (у иных выходило Шошоль, Шушуль, Шокуль и так далее), завидев доброго медлительного старика в его вечном картузе цвета «осадочных пород» (Делаэ) и накрахмаленном, как скатерть на свадебном столе, синем фартуке.
