«Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить - [46]

Трубку взял комдив:

— «Полевая почта «Великой Германии»? — переспросил он, лицо полковника расползлось в улыбке, и мы с переводчиком поняли, что наш пленный правильно назвал свою часть.

Ну, а когда полковник сказал мне, что контрольный пленный не нужен, я чуть не подпрыгнул до потолка и помчался к своим разведчикам. Наверное, я сообщил им самую радостную весть, какую каждый из них когда-либо слышал за всю свою жизнь. Все мы пережили второе рождение и боготворили бумажку, спасшую наши жизни.

Да, повезло нам несказанно. Маленькая бумажка спасла не менее десятка жизней.

Кочелаба-спаситель

В июне сорок третьего я командовал гаубичной батареей, поддерживал огнем стрелковый батальон. Мой наблюдательный пункт на опушке рощицы располагался рядом с КП комбата. Впереди, двадцатью метрами ниже, проходила наша первая траншея, дальше нейтралка, Донец и, за рекой, на высокой лесистой горе правого берега — немцы.

На мой наблюдательный пункт пришел капитан Кочелаба, помначштаба нашего артполка, пришел проверить, на самом ли деле я сижу там, где показал на схеме. Для меня такое недоверие штаба было оскорбительным. Но такие проверки были необходимы. К стыду нашему, некоторые трусливые службисты из числа кадровых офицеров в целях собственной безопасности устраивали свои наблюдательные пункты где-нибудь на задворках, откуда и противника-то толком не видно, а то и в погребах располагались. А докладывали, что сидят на самой передовой. Именно эти щеголеватые лжецы преувеличивали силы немцев, чтобы получить от начальства побольше подкреплений, называли завышенные цифры уничтоженных ими сил противника. Штабы заранее не верили им и вносили нужные коррективы в сообщения лжецов, потому что и сами грешили подобным образом в своих донесениях наверх, особенно в наградных документах. А страдали от этой заскорузлой армейской болезни честные офицеры. В основном из числа запасников, бывших студентов и десятиклассников, которые не прошли вредную школу очковтирательства. Начальство сомневалось в правдивости их донесений, а потому автоматически раза в три изменяло полученные от них данные. А главное, страдало от таких махинаций дело, страдали честные офицеры.

Но мне на фронте везло в другом: меня долго не убивало и редко ранило. Ну а коли долго остаешься жив, постепенно приобретается опыт, а потому и убить меня было уже не просто. Разве что случайно. Но случайности у меня тоже были счастливыми. Капитан Кочелаба пришел меня проверять ровно за пять минут до обстрела немцами моего НП. Если бы он пришел с проверкой на шесть минут позже или совсем не пришел, я бы неминуемо погиб.

А дело было так. Местность на берегу реки у сосенок была сплошь песчаная. Окопы нельзя было отрывать глубокими — при обстреле засыплет песком. А стояла жара. Мой разведчик для прохлады выбухал себе в песке окоп метра полтора глубиной. Я на ночь выгнал его, от греха, из этого ровика. Случилось так, что той ночью спать мне было некогда, и я лег отдыхать только утром. И конечно же, спасаясь от жары, устроился, подостлав шинель, на дне именно этого злополучного, но прохладного окопа: мне-то никто не мог запретить сделать это.

Только заснул, и тут пришел Кочелаба. Поднял меня из окопа, и устроились с ним в тенечке под сосной; мы хорошо знали друг друга и рады были встрече.

— Ну чего я тебя проверять буду? Ты всегда сидишь в пехоте, потому за тебя и бьются комбаты, — сказал Кочелаба.

— Ты слышал, Толю Григорьева убило? — спросил я.

— Знаю, — горестно откликнулся Кочелаба. — Они там, в тыловой деревне, в бесхозной хате организовали баню, в нее-то и попала бомба, всех четверых разнесло в клочья.

— А Толя мне всегда сочувствовал, — вспомнил я друга, — он-то, техник, в тылах обитал, надеялся выжить. «А вот тебе, — говорил, — каждую минуту смерть грозит». Он был из Ленинграда…

Нашу беседу прервал характерный клекот летящего тяжелого снаряда. Тут же метрах в двухстах грохнул мощный разрыв. Мы успели прилечь, и над нами зло прошумели осколки.

— Килограммов сто, не меньше, — определил я.

— Какими чушками вас тут угощают, могут и убить, — пошутил Кочелаба, — пойду-ка я лучше к себе в штаб, там поспокойнее.

Он вскочил и быстро побежал в тыл, в глубь рощицы. Вскоре послышался клекот нового снаряда, я мигом бросился в ближайший ровик — тот самый злополучный глубокий окоп, в котором собирался продолжить свой сон. Едва, полуприсев, я коснулся ногами дна, как грянул неимоверной силы взрыв близко упавшего тяжелого снаряда. Земля вздыбилась, и весь песок со стен ровика хлынул на меня. В полусогнутой позе меня засыпало целиком, поверх песка торчали только глаза и ноздри. Но вдохнуть воздух и крикнуть я не мог: песок сжал грудь, как клещами, к тому же, приземляясь, я почти целиком выдохнул из легких воздух. Любому человеку, не побывавшему в такой переделке, может показаться: а чего сложного, взял и вытащил из песка руки вверх, как из воды, да и откапывайся. Но опущенными во время прыжка вниз руками в песке невозможно даже пошевелить! Ко всему, громадный осколок снаряда размером с лопату, как бритвой, срезал сосну, под которой сидели мы с Кочелабой, она с шумом рухнула на мой ровик и своими ветками полностью закрыла меня.