«Артиллеристы, Сталин дал приказ!» Мы умирали, чтобы победить - [165]

Отец эту опасную должность связного выполнял хорошо и надежно. А располагался он, будучи в ежеминутной готовности бежать в роту, в «предбаннике» блиндажа командира батальона, вместе с ординарцем и телефонистом из штаба полка. В какой-то мере связной общался с господами офицерами, наблюдал за ними, слушал их разговоры, а по должности — осведомлялся, информировался и тем самым учился, приобщался, многое перенимал, усваивал, становился культурнее и грамотнее своих сослуживцев. Может, поэтому отец, закончивший всего-навсего церковноприходскую школу, считался в селе самым грамотным и знающим человеком.

Старшего сына, Александра, убили на германской войне, двое младших уцелели. Поэтому, когда после Гражданской оба младших, в том числе и мой отец, вернулись домой, Агафья Михайловна перестала батрачить на соседа. С радужными надеждами все они принялись за крестьянский труд уже на своей земле и для себя. Мать не могла налюбоваться на сыновей. А перед глазами постоянно возникал образ старшего, который так и не вернулся с германской войны.

После Гражданской войны отцу было двадцать три года. Он был полон сил, здоровья и надежд. Женился, вместе с младшим братом купили лошадь, получили земельный надел и впряглись в крестьянство. В маленькой хате двум женатым братьям было тесно. И младший, Василий, решил ехать в теплые края, в Сочи. Лошадь пришлось продать на дорогу. Отец купил пару волов и на них управлялся с хозяйством. А там подрастал жеребенок. У меня в связи с этим жеребенком сохранились интересные наблюдения. Он родился зимой, его ночью внесли в хату, и первым, кого он увидел при свете лампы, был я, уже годовалый. Всю зиму я общался с ним, ласкал и кормил его. Видно, он считал меня своим старшим братом. Потому что, когда он вырос в кусачего и брыкающегося жеребца, подпускал к себе только отца и меня. Он покорно стоял у плетня, ожидал, пока я, трехлетний, взберусь к нему на спину, осторожно вез меня на луг, терпеливо ждал, пока надену на его передние ноги пута — толстую веревку с петлей и узлом на концах.

На зиму отец устраивался на работу в Борисоглебске. Плотничал, был бригадиром. Читал там газеты, был в курсе политических событий. Прослышал о грядущей коллективизации. В селе, как и в городе, осуществлялась новая экономическая политика (НЭП), были даны послабления в торговле и в экономической деятельности. Крестьяне стали богатеть, особенно семьи, в которых было много рабочих рук. Оживилась деятельность кузнецов, портных, сапожников, бондарей, шорников. Заработали на полную мощность кирпичные заводы, мельницы, крупорушки, в околотках появились конные, а то и дизельные молотилки, веялки, паровые коноплемялки. Открылись клуб, изба-читальня. Было много построено больших кирпичных домов под железной крышей. Сохи заменялись на плуги.

Выбился в середняки и отец. Пополнились закрома, хлеба и на весну стало хватать, во дворе появилось много разной скотины, каждую осень и весну резали свинью, кроме молока начали кушать мясо и яйца. Купили самовар, стали чай пить с сахаром, покупать и печь по праздникам ситные пироги из пшеничной муки. На стене затикали часы-ходики. Всей семье пошили шубы, обновили носильные вещи, завели постельное белье. Осенью отец привозил из-под Балашова целый воз арбузов.

Всю зиму 1924/25 года отец заготавливал в лесу и возил домой дубовые бревна на сруб большого дома. На этой горе бревен среди улицы по праздникам и вечерами восседала молодежь. Играли, веселились, пел большой самодеятельный хор. А через пару лет, когда лес подсох, отец в одиночку поставил величественный сруб под просторный дом.

Вошло в силу и хозяйство его фронтового друга Дьячкова. Он всегда видел в отце вожака, поэтому предложил ему купить совместно конную молотилку, подзаработать на ней денег и приобрести потом дизельную, а там и мельницу или, на худой конец, крупорушку. Зная о грядущей коллективизации, отец отказался, друг не верил в изменения жизни, обиделся и развел на старинном заброшенном кладбище промышленный яблоневый сад. За что впоследствии и поплатился. При раскулачивании ночью, в зимнюю стужу, под душераздирающие крики детей и женщин его вместе с семьей насильно погрузили в кузов грузового автомобиля и увезли на станцию в Борисоглебск, а там втолкнули вместе с такими же «кулаками» в товарный вагон, защелкнули двери и увезли в Сибирь.

Будучи от природы сообразительным и деятельным, работал отец всегда споро, творчески и качественно. Был любознательным, быстро схватывал и впитывал любую идею, какое угодно тонкое мастерство. На фабрично-заводском уровне он своими руками мастерил все, что требовалось по хозяйству. Телегу или сани, дугу или упряжь, валенки свалять или сапоги стачать, овчину, а то и хромовую кожу выделать, сруб срубить или мебель сделать, плодовые деревья привить или печь сложить, скотину вылечить или на зиму арбузы замочить — все умел и отлично делал сам. Единственное, о чем сокрушался — зубы не умел вставлять, хотя часы ремонтировал.

Но отец так и не реализовал своих возможностей. То коллективизация помешала, то беспартийность, то стихия, а больше всего, наверное, — крестьянская и советская забитость.