Артем Гармаш - [71]

— На блюде, говоришь?

— Да вроде того. Как только петроградцы турнули царя Николая вместе с трухлявым троном, за несколько дней и вся империя его развалилась. А капитализм не развалится. Выкорчевывать его надо. Тут, брат, уже на всех работы хватит. До седьмого пота!

У входа в сборочный цех, на площадке возле орудийных лафетов и зарядных ящиков (продукция ночной смены), тоже толпился народ.

— А смерть Тесленко мы вам никогда не забудем! — гремел гневный голос в толпе. — Так и запомните!

— Да мы-то здесь при чем?

Роман сразу узнал голос Варакуты (из столярного цеха), вожака украинских эсеров на заводе. Горлопан и демагог с неплохо подвешенным языком, он пользовался известным влиянием не только среди «сезонников», к числу которых принадлежал и сам (так звали на заводе ловкачей, не один десяток которых, спасаясь от мобилизации в армию, пролез на завод), но и среди некоторой части кадровых рабочих, наименее сознательных. Но сейчас Варакута меньше всего думал о своих «подопечных», о своем авторитете у них. Видя настроение рабочих, он проклинал себя в душе за то, что не скрылся на это время. Он стоял, втянув голову в плечи, только и думая, как бы затеряться в толпе.

— Не по адресу, Приходько, обращаешься. К атаману полуботьковцев адресуйся со своими претензиями.

— Со «своими»? Откровенно сказано. А у вас, значит, к гайдамакам претензий нет никаких? Вполне довольны?

— Да уж наверно! — крикнули из толпы.

— Мы ничего общего не имеем с ними. А атаман Щупак — да будет это вам известно — и не эсер вовсе. Эсеф, кажется.

— Одним миром мазаны!

— Ничего общего, говоришь? А провокатор Деркач в саперном батальоне? Это уже ваш, чистокровный эсер! А кто заседание Совета сорвал вчера вечером? Разве не вы вместе со своими побратимами — меньшевиками и бундовцами?

— Не знаю ничего. Не был я на заседании. Находился там, где и ты, в цехе. И нечего…

— Да нет, есть чего! — Роман и сам не знал, как эти слова вырвались у него. Расталкивая плечом стоящих впереди, он протиснулся ближе к Варакуте, с гневом и отвращением смотрел на него и отчеканивал каждое слово: — А вчера в газетке своей паскудной не били вы челом гайдамакам? Чего молчишь? Вы ж им хлеб-соль подносили… Рыцарями величали! Этих бандитов с большой дороги! Молчи! — не дал он Варакуте и рта раскрыть. — Прихвостень буржуйский! И ступай вон с глаз моих. А то я из тебя сейчас дух вышибу!..

У самого входа в цех группа рабочих окружила заплаканную Таню Бондаренко. В этой группе были и Шевчук, и Кузнецов, и еще несколько членов комитета. Расспрашивали девушку. Здесь же Иванов, светя карманным фонариком, читал про себя текст воззвания ко всем славгородским рабочим, только что принятого на совместном заседании партийного комитета и заводской партийной ячейки, на которое он запоздал.

— Ну что? — спросил Шевчук, когда Иванов закончил чтение.

— Вполне согласен. А только — успеем ли все сделать? Воззвание воззванием, но, чтоб организовать общегородскую демонстрацию как следует, этого мало. Надо раньше по всем предприятиям митинги провести.

— Мы так и думаем, — заметил Кузнецов. — Сразу же после митинга и разойдемся по предприятиям. Успеем к двенадцати.

— Спешить нужно! Каждый час дорог! — сказал Шевчук. И вдруг увидел Романа Безуглого. — Ну где ты пропадал?

— А что мне было делать? Увидел их под конвоем — и сразу бежать сюда? — ответил Роман. — Об этом вы уже и без меня узнали.

— А ты что знаешь еще? — с беспокойством спросил Шевчук.

Да и остальные все насторожились.

— Повели в эшелон. Атаман Щупак приказал доставить лично к нему.

— Слушай, Лука!.. — крикнул кто-то из толпы. — Нужно сейчас же послать в штаб. К главному их бандиту… Требовать, чтоб немедленно освободили.

— А как же! Сделаем! — От недавнего угнетенного состояния у Шевчука не осталось и следа. Скорбь по Тесленко перешла в гнев, который властно требовал действий. А сообщенная ему Ивановым радостная весть о трехстах винтовках, добытых в эту ночь отрядом Артема, наполнила его сердце гордостью за товарищей и верой в силы рабочего коллектива. — Все сделаем! И в штаб пошлем. Но уже и сейчас… — Он нарочно повысил голос: — Ведь глаза их, да уши есть и тут, среди нас. Пусть слушают! Нехай только пальцем тронут их — сторицей отплатим! А заодно открою им секрет: за эту ночь наша Красная гвардия выросла на триста штыков! Так что, Василий Иванович, — обратился он к Кузнецову, — будем начинать?

— Пора.

Шевчук подошел к зарядному ящику, ступил ногой на спицу колеса и одним движением поднялся наверх. Стоял как на трибуне.

Перекрывая гул толпы, крикнул:

— Товарищи!

Шум постепенно стал утихать. Шевчук не спешил, ждал, пока не стихнет совсем. Уже замолкли голоса. Разве что кашлянет кто-нибудь. Шевчук хотел было начать и задержался невольно: как стон из могучей груди, вдруг разорвал напряженную тишину гудок паровозного депо. Нет, это не был обычный гудок: до конца ночной смены еще оставался добрый час.

«Дошла весть, значит, уже и до них!» — подумал Шевчук. И видно, не он один подумал так. Вот в толпе сперва с десяток рук мелькнуло в воздухе, потом сотни — все собравшиеся на площадке сняли шапки. Стояли вплотную друг к другу, опустив обнаженные головы — в скорби по убитому товарищу. А гудок все гудел. Порой он обрывался, и тогда отзвук с перекатами разливался за Днепром, над лесами, полями, над сонными селами. И не успевало еще замереть эхо, как снова гудок вырывался из паровозного депо могучим стоном.