Артем Гармаш - [271]

В клуне, когда зашел и присветил зажигалкой, первое, что бросилось в глаза Артему, — старая-престарая телега, с которой было связано у него столько дорогих воспоминаний. Спали с отцом на ней. На упорке у колеса, как рассказывала потом Орися, Христя забыла, а на самом деле намеренно оставила свое, подаренное им монисто… Две мальчишечьи головки высовывались из-под старенького рядна — Василько и Федько. «Поладили все же. Ну и слава богу», — подумалось отрадно. И направился к вороху соломы, на которой под сермягой спали Остап с Кирилком. Даже свет не разбудил их. И только когда подошел к ним и, не гася света, чтобы не испугать, назвал брата по имени, Остап вскочил и бессмысленно заморгал глазами. Наконец разглядел:

— Артем! Ой, слава тебе, господи!

Артем сел рядом и погасил свет. Вынул спасительный свой кисет и стал в темноте свертывать цигарку, потом передал кисет Остапу. Спасительный — ибо всегда выручал его в затруднительных положениях, давая возможность незаметно для других, а иногда даже для себя, хорошо подумать, прежде чем действовать. А подумать и сейчас было над чем. Прежде всего, он не знал, как ему вести себя с Остапом. Доро́гой — знал, но Христя все спутала. Теперь вынужден был просить об услуге Остапа, если, конечно, будет на то его согласие. Поэтому заострять отношения с ним словно бы и не приходится. Но и смолчать о позорном его поступке, точнее говоря, военном преступлении, сделав вид, что ничего о том не ведаешь, совесть не позволяла.

— Ну как живешь, Остап? Не трогают? — когда закурили, спросил у брата.

— Да, слава богу, пока что…

— Не иначе как охранную грамоту выдали вам тогда, на мосту? — Видя, что Остап ничего не понял, добавил, наливаясь гневом: — В благодарность за тех добрых артиллерийских коней!

— Вот ты про что! — И Остап засмеялся, удивляя брата этим неуместным смехом, потом, затянувшись цигаркой, закашлялся. Не скоро, уж откашлявшись, сказал раздумчиво: — А ведь могло быть. Ей-право! Ежели б не свалил меня тогда тиф, недели за две перед тем.

— Так ты, выходит, не был тогда там?! — едва сдерживая радость, подался всем телом к нему и схватил рукой за плечо: — Ой, спасибо тебе, брат!

— А за что спасибо? — не понял Остап.

— Да и то правда! — опомнился Артем. — Сам ты тут ни при чем. Благодарить нужно ту тифозную вошь, что вытащила тебя из дивизиона в госпиталь. Вот она, жизнь твоя, Остап! Как на ладони. Есть о чем призадуматься. Чтобы не какая-то случайность определяла судьбу твою, а ты сам…

Остап нисколько не обиделся, признавая, очевидно, резон этих горьких слов, но все же поспешил перевести разговор, стал расспрашивать Артема, где тот пропадал целые полгода. А уж потом стал и о себе более подробно рассказывать.

Как выяснилось, он только в середине мая вернулся из госпиталя домой. Первые каратели к тому времени уже побывали в селе. Кого в тюрьму забрали, кого тяжко шомполами избили, — кое-кто по сию пору мучается с гнилой спиной. Обобрали всех. Легко сказать — триста тысяч рублей контрибуции барину-помещику! Ни за что!

Ведь почти весь скот вернули обратно в экономию. Разве что у кого пал или прирезал кто к рождеству… Только за страх ему выходит. Так ведь и страху небось не изведал большого. Сухим, можно сказать, из воды вышел. Даже выехал из имения не в розвальнях, на прелой соломе, как задумано было, а в санках на подрезах, что тогдашний председатель волостного ревкома Рябокляч предоставил ему… А в другой раз от карателей посчастливилось уйти — пересидел в лесу. Но все равно от контрибуции и на этот раз не спрятался. Продали все, что только можно было продать. В кошелях — ни зернышка. Просто диво: из чего мать, бедная, хлеб печет, правда, не чистый — с лебедой; от полдесятка овечек — двое осталось; а в сундуке какой дукат в монисте сберегался, как память, какой праздничный платок — все спекулянты выгребли. Зять Забары, Приськин мужик, здорово нажился! Говорят, в Подгорцах лавку уже открыл.

— Пока что сам под замком в той лавке сидит, — сказал Артем. — Не завтра, так послезавтра дождется-таки купца на себя!

После этого как раз кстати было обратиться к Остапу со своим поручением относительно Гусака. А состояло оно в том, что Остап должен был встретиться непременно завтра рано утром с Грицьком Саранчуком еще до его отъезда в Славгород и передать все, что тот должен будет сделать в городе. Артем несколько раз повторил и название улицы, номер дома и фамилию родичей Христи. Их-то и должен был сразу по выезде посетить Грицько. Будто передать привет им от Христи. А на самом деле пусть оглянет стену над комодом и найдет фотографию, где двое гайдамаков с саблями наголо, и пусть незаметно, улучив удобный момент, снимет и спрячет за пазуху. Очень нужна эта фотография. В помощь может себе Антона Теличку взять. И успокоился только тогда, когда Остап, словно ученик свой урок, повторил задание почти дословно. Перешел ко второму поручению. Про Христю. Хворает сейчас, полежать ей придется, может, и долго. Позвать доктора нужно. Одним словом — не работник она сейчас.

— Так ты уж, брат, не взыщи.

— Ну что ты! Пускай поправляется. Да и работы спешной еще нет. В косовицу поможет.