Артем Гармаш - [239]

— О! — с притворным удивлением сказал он. — А я тебя, Гусак, и не узнал сразу.

— Разбогатею, значит! — ответил Гусак.

— И кто бы говорил! — подал голос от перелаза часовой, затем подошел и тоже сел на колодах, пристроился к Грицьковому кисету. — «Разбогатею». Да у тебя и так денег — куры не клюют!

— А ты считал?

— Нехитрая штука и, посчитать! — Он помолчал, пока свертывал цигарку, а потом продолжал: — Каждый месяц раза два в город мотаешься? Мотаешься. С продуктом всяким, а оттуда — с товаром. Одних иголок сколько этим разом привез? Да платков, да печатного мыла?.. А что ни иголка — то и яйцо, что ни кусок мыла — то и фунт масла, а то и кусок сала. Какая ж девка устоит против такого соблазна и не стащит у матери из кадки!

— Э, не завидуй, Свирид! — сказал Гусак, щелкнул зажигалкой — дал прикурить обоим. — Хреновая нынче коммерция. Одну езду взять, пока до Полтавы той доберешься… Да еще как! Коль не на крыше вагона, то на буфере. На ветру, на сквозняках. В вагон боязно — сыпняк, да хоть бы и отчаялся, не протолкнешься… Нет, завидовать нечему.

— А я и не завидую. Чай, вижу: от самой весны через те сквозняки из чирьев не вылазишь!

— Вот же. Да и в самой Полтаве — идешь по улице, а душа в пятках. Каждого немчуры боязно: а что, ежели заподозрит лесовика в тебе, в документе ж видно, из какой волости. На всю губернию слава уж пошла. Докажи ему, что ты не верблюд. Нет, надо с этим делом кончать. Побаловался трошки…

— Не бреши! — добродушно сказал Свирид. — А амбар для чего строишь, если не под лавку? Зачем дверьми на улицу? — И кивнул головой на амбар рядом.

— Так это твой двор? — почему-то удивился Грицько.

— Отцовский пока что. А ты чего к нам забился? К Кандыбе?

Грицько, еще подходя к колодам, предвидел такой вопрос и в ответ ничего лучшего придумать не мог: не к Кандыбе, мол, а к Цыбулько. За справкой. Ведь все ревкомовские архивы сюда вывезли. Потерял отец квитанцию об уплате денег в земельный комитет за бревна, вывезенные из леса зимой. И теперь волость требует, чтобы возвратили все дерево. Или квитанцию предъяви. Не знаю, вызволит ли Цыбулько.

Кто знает, поверил ли Гусак ему, но сказал:

— Ну а чего ж. Напишет, печать поставит. А пометит задним числом. Но погодь, чего же мне Приська говорила… — и умолк, насторожился. Прислушался и часовой, потом вскочил и отошел к воротам.

Во дворе послышались голоса, и высокий тенорок крикнул: «Свирид, открывай ворота!» Часовой открыл ворота. И со двора выехала пароконная бричка, полная людей. Двое сидели на заднем сиденье, двое — на передке, рядом с кучером сидел человек с винтовкой, зажатой между колен. Завернули к площади.

Возле ворот осталось двое, и обоих Грицько сразу ж узнал — и долговязого Кандыбу и приземистого обладателя тенорка Цыбулько, бывшего секретаря волостного ревкома, который был сейчас при Кандыбе одновременно и адъютантом и начальником штаба. Часовой негромко что-то доложил им. «Где же он?» — спросил Кандыба.

А Грицько уже подходил к ним. Пожал руку тому и другому.

— Очень кстати, — сказал Кандыба, но в голосе не чувствовалось привычной для Грицька приветливости. — А то уж собирался завтра гонца посылать.

— Что такое?.. — насторожился Грицько.

— Партийное собрание назначено на завтра, на утро. Общее для обеих фракций. А потом — сбор всего отряда. Про несчастье с Невкипелым Тымишем слыхал?

Грицько сказал, что встретил Захара с Орисей по дороге сюда. А до этого слышал от одной ветробалчанской женщины, вернулась нынче из города. Хотя душа и до сих пор не может поверить в это.

— Как же это случилось, беда такая?!

— Да кто же из нас был при том! — И уже на ходу: — У самого голова как не треснет от дум, а не могу уразуметь, как это стряслось!

— А эти, что приезжали?

Кандыба даже остановился, пораженный, пристально глянул на Грицька.

— А ты это откуда взял? Ну… что они могли больше нас знать про Тымиша? Откуда ты знаешь, кто это был?

— А я и не знаю, просто догадываюсь, что начальство какое-то, — ответил Грицько, очень удивленный таким поворотом разговора и тоном Кандыбы. Хотел было пояснить, почему догадался: кто же, кроме партизанского начальства, осмелился бы «мылить шею» Кандыбе! Но тогда нужно будет сослаться на загадочную реплику Гусака: «Не мылкое, видать, мыло!», а выступать в роли легкомысленного собеседника Гусака, неспособного даже пустую его болтовню пропустить мимо ушей, ему совсем не хотелось. И он ничего не прибавил больше. Наступила довольно долгая пауза, и наконец Кандыба ее нарушил:

— Не ошибся. Это были из партизанского штаба. В Зеленый Яр поехали.

О зональном партизанском штабе и личном его составе знали в отряде кроме Кандыбы лишь командиры сотен, в том числе и Грицько Саранчук, хотя и не все знали его постоянное местопребывание. Собственно, в какой-то мере Гудзий, как агроном князевского сахарного завода, а стало быть, и житель местечка Князевка, самым уже этим фактом давал пищу любопытным для догадок, но в Подгорцах мало кто и знал, где он живет и работает, ибо свекловодов тут не было совсем, да не было их и среди партизан, собравшихся из нескольких волостей, — бедноты преимущественно. Ведь свеклу сеяли для сахарного завода только крепкие хозяева — с ними он и имел дело. К тому же, для большей конспирации Гудзий, когда бывал здесь, приезжал всегда не на своем очень приметном «выезде» — пегого коня и двуколку он оставлял у своих родителей, в хуторке неподалеку от Зеленого Яра, а оттуда уж добирался сюда или пешком, а чаще, как вот и сегодня вместе с Кушниром, на Тургаевом транспорте.