Артем Гармаш - [223]

Убедившись, что больше уж ничего не узнает, Артем сразу и стал прощаться.

Уже подав руку гостю, Мария Дмитриевна еще раз, почти с возмущением, спросила мужа:

— Так как же, Лукьянович, значит, так и не вспомнил?

— Не вспомнил. Да мало ли с кем он к нам…

— Нет, на святки — только с ним. Со своим кровным побратимом. Еще припоминаю, когда подвыпили, выхвалялся, как они с Терешком самую смерть перехитрили на фронте, в шестнадцатом году. Самострелы оба. Один — другого. Только так небось и выскочили из той мясорубки…

И вдруг, не ожидая ответа, подошла к стене, где вокруг зеркала под вышитым полотенцем было пришпилено десятка два поздравительных открыток — «Христос воскрес!», «С днем ангела!», а на гвоздиках — различные фотокарточки в рамках, — и сняла одно «кабинетное» фото. Посмотрела на обороте.

— Ну да есть вот, — и подала Артему.

Но Артем сначала посмотрел на самое фото.

На фоне задника с изображенным на нем бурным морем, среди бутафорских прибрежных скал, стояли в напряженных позах двое молодых людей — в солдатских шинелях, в гайдамацких шапках и с саблями наголо в руках. Узнать было нетрудно — Лиходей и тот его приятель. С волнением, будто карточный игрок, что открывает последнюю прикупленную карту, он повернул фото и прочитал на обороте:

«Уважаемым Марии Дмитриевне и Ивану Лукьяновичу Петренко — на добрую память. Терентий Лиходей. Декабрь 1917 г.»

И немного ниже той же рукой было дописано:

«А рядом со мной — Пашко, кровный побратим мой и тоже, как видите, не только меткий стрелок, но и бравый рубака».

— Так, может, «Пашко» не имя, а фамилия его?

— Ну да, — сказала молодица. — У нас в Поповке полсела — Пашки.

— Да и в нашей волости есть целый хутор Пашковка. И небогатый хутор, скорее бедный. Должно быть, и в лесу да в Подгорцах теперь их немало, — рассуждал нарочно вслух Артем, чтобы объяснить свою просьбу: — Нельзя ли мне это фото хоть ненадолго? Верну в целости.

— Нет, нельзя! — категорически отказал хозяин — и к жене: — Повесь, откуда взяла.

Женщина, видимо, колебалась, но потом все же повесила фото на гвоздик.

Иван Лукьянович хмуро молчал, только еще старательнее орудовал своей машинкой. Но когда гость, попрощавшись, направился к выходу, он сказал:

— А Христе передай: пусть выбросит дурь из головы и возвращается домой. Блудница бессовестная! Бросить больного мужа на произвол!.. А если бы не он…

— Хватит! — властно остановила его жена. — Ничего ему не станется. Выходится и без нее.

Но когда вышли на крыльцо, задержала Артема и сама заговорила о Христе. Не о возвращении ее в город, конечно, а беспокоилась — так ли уж необходимо жить ей сейчас в Ветровой Балке?

— Может, в Поповку, к своей матери, переехала бы с Васильком, хотя бы на это время, пока…

— Что пока? — нахмурился Артем, догадавшись, что тут не обошлось без Мегейлика.

Мария Дмитриевна не стала скрывать. Да, именно он первый забеспокоился по этому поводу. Будто бы при нем Лиходей в разговоре с тем своим приятелем сказал, что вскоре немцы будут леса те прочесывать.

— «И в селах лесных и что под лесом, говорит, очень неуютно будет!» Вот почему я…

— Нет, Мария Дмитриевна, это не выход, — вздохнул Артем, очень расстроенный известием.

— Почему не выход?

— Да Христя и сама не пойдет на это. Чтобы не ставить меня в трудное положение. Ведь не у всех жен красноармейцев и партизан есть где-то на стороне родня, где можно отсидеться. Иной путь нужно искать…

И не стал больше терять времени, тепло поблагодарил хозяйку за все и пошел со двора.

XIV

Когда Артем вернулся на кладбище, Сереги еще не было. Днем они вместе пошли в город: Артем — повидаться с Таней, а Серега — к себе домой. Он утром вдруг решил идти вместе с Артемом в село. Хоть до полдороги проводит. Все же вдвоем сподручнее и выбираться из города, да и в дороге. Кроме того, где-нибудь в глухом селе на обратном пути выменяет сала кусок иль пшена мешочек — на барахлишко, что мать найдет, может, у себя в сундуке. Вот дома и задержался.

Но на этот раз Артем был даже рад случаю побыть одному. Прошлой ночью они с Серегой, удрученные событиями в городе, до самого рассвета глаз не сомкнули, сначала в невеселой беседе, а потом, утомленные вконец, молча ворочаясь с боку на бок на твердом полу в колокольне, куда их снаружи загнало соловьиное щелканье, звеневшее в ушах, не дававшее уснуть. А встали, как и всегда, только-только солнце выкатилось из-за городских домов. И Артем сейчас чувствовал потребность заснуть хотя бы на час — перед дорогой.

Он прошел тропинкой меж могильными холмиками к буйным зарослям отцветшей уже сирени и прилег на траву, на согретую солнцем землю. И заставил себя уснуть. Но сон был неглубокий, тревожный. Приснился ему снова, как и вчера днем, Невкипелый Тымиш. Только на этот раз приснился не мертвый, а живой, каким запечатлелся в памяти в последнюю встречу с ним в экономии, куда Артем пришел попрощаться с Остапом и своими близкими друзьями перед своим неожиданным отъездом из села с Данилом Коржем.

Разыскал Тымиша возле воловни. Здесь больше толпилось людей и особенно громкий стоял крик. Ведь скотнику каждый раз приходилось иметь дело не с одним хозяином, как конюху или чабану, а одновременно с четырьмя «компаньонами» на каждую пару волов. А среди четверых непременно оказывался, а то и не один, крикун отчаянный. Поэтому сдержанный, спокойный, но, когда нужно, твердый, как кремень, Тымиш был здесь сейчас как нельзя более на месте. Даже не повышая голоса, он мог остановить крикуна: «А погодь! Так чем же эта пара волов не подходит вашей кумпании?» Причины называли всякие, вплоть до таких мелочей, как стертая ярмом шея или то, что не одной масти. «А вам что, в подкидного ими играть?! Не привередничайте! А что староваты, так разве для кого другого они помолодеют? Давай, Омелько, кто там дальше по списку!» Когда Артем появился здесь, подошла очередь четверки, в которую входил и Остап. Все четверо уже протолкались к самым воротам загона и нетерпеливо ждали Омелька, отвязывавшего волов. Не успел он подвести их к воротам, как первый Остап возмущенно крикнул: «Да это же те самые! Где твоя совесть, Омелько?! Правый же подорванный! Разве не видно?!» — «А нужно было по совести дерево накладывать тогда, — сдержанно ответил Омелько Хрен, — вот и не подорвал бы. А кому ж их, как не тебе с Мусием, ведь тоже был тогда с тобой». — «А мы ж тут при чем?! Чего мы должны страдать?!» — взревели в два голоса Муха Дмитро и Скоряк Андрий. Поднялся крик. Еще немного — и, возможно, до драки дошло бы. Вот тогда и вмешался Тымиш. На этот раз немного повышенным голосом — тоном команды, такой привычной для всех недавних солдат: «Смирно! Что за ярмарка! Дайте сказать! — С трудом, но в конце концов ему удалось утихомирить возбужденных мужиков. Можно было уже говорить обычным голосом, без крика: — Мой совет таков: руби, Омелько, налыгач пополам. Один конец — Остапу с Мусием Скоряком, а другой — остальным двоим. — В этот момент увидел в толпе Артема. И у него невольно вырвалось: — Или как ты считаешь, Артем?»