Артем Гармаш - [186]

— Не, я машинистом на паровозе буду, — восхищенно восклицает Василько. — А дед Иван — за старшего кондуктора.

— И это дело хорошее. Да нет, просто расчудесное: отец в Харькове на заводе паровозы делает, а сын его на этих паровозах по всей стране составы водит. И товарняки, и пассажирские.

— Нет! Я только пассажирские. Дед Иван говорит, что они вдвое шибче бегают.

— Не возражаю, — усмехнулся отец.

За завтраком Артем и Христя мало разговаривали. О чем-нибудь не хотелось, а о том, что больше всего обоих волновало, сейчас, при матери, неудобно было. Уже поев с детьми, она сидела, как и вчера, у печки со своим прядивом.

Своим видом Артем напоминал шахматиста, озабоченного хитроумным ходом партнера. «Что она хотела мне этим сказать?» А Христю в это время волновало совсем другое. Долго сдерживалась, но потом с нескрываемой грустью сказала:

— А у меня-то думка была, что ты хоть сочельник отпразднуешь с нами вместе!

— И рада бы душа! — ответил Артем. — Да, видишь, какое дело, Христя. В этот сочельник многие отцы небось еще не будут со своими близкими кутью есть. Спасибо за завтрак! — Но, видно, ему самому объяснение это показалось слишком туманным, и он стал рассказывать про свою встречу на мельнице с Кравцовым, бывшим своим однополчанином, делая ударение, разумеется, не на интимные его отношения с вдовой, а на его дезертирство из революционной части. — Вот и не хочу уподобляться ему.

— Да нет! — промолвила Христя. — Если так, то у меня и язык не повернется уговаривать тебя. Но хоть, может, не нынче? Ты же вчера сказывал, что нужно тебе человека того дождаться, как с ярмарки ворочаться будет. Домой известить что-то хотел.

— Нужно бы!

Христя сразу повеселела. Суетилась по хате, убирая со стола, вслух планировала уже: а тем временем, пока человек тот приедет, — это ж поди не раньше как после обеда будет! — могли бы вместе, чтобы не томиться ему в хате, сходить на хутор, полторы версты от Поповки. Крестная мать Василька, та самая Вера, жена Левка, звала, чтоб непременно пришла: вишен, грушек сушеных хочет передать крестнику на узвар.

Артем очень обрадовался этой оказии. А тут еще и Василько:

— А как же, пойдите, батя! Поможете маме нести.

— Вот чудной! — неожиданно отозвалась Галя, младшая из девочек, игравших с тряпичными куклами в углу на постели и словно бы целиком поглощенных своей игрой. — Он думает, что тетя Вера даст целый мешок. У них у самих… Узелок, может, даст.

— Ну так что?! Все одно, пусть идут. Вдвоем охотней!

— И куда там идти в такую метель! — сказала мать. И это были едва ли не первые слова, услышанные от нее Артемом за все время.

— Какая там метель! Снежок идет, — ответила Христя, кончая одеваться.

— А хоть бы и метель! Разве с батей страшно? Он на войне и не в такие метели!.. — И уж вслед им Василек крикнул: — Только вы не очень там загуливайтесь!

Как только вышли за ворота, Артем начал разговор:

— Ну и задачу ты мне задала, Христя! Только вчера запрещала сыном называть, а сегодня сама представила меня ему как отца.

— Ну и что ж! Сегодня не вчера! Немного времени минуло, а многое изменилось! Я таки допыталась у матери про те письма. Дядьки Ивана работа. Тогда, как в Поповку приезжал.

— Я так и думал.

— Это еще первое письмо от тебя было. Мать дала ему, чтобы мне передал. А он только глянул на конверт — из Херсона. «От кого бы это?» Мать высказала догадку: чай, от подружки какой, может, вместе были на заработках. «Нет, это мужская рука!» Распечатал и прочитал сам. А после, не говоря ни слова, порвал на клочки и бросил в подтопок. «Что ж это ты натворил?» — «Вот так и ты делай, когда еще будут письма, — сказал матери. — Если не хочешь, чтобы в подоле принесла. Уж больно речисто про любовь заливает. Спуталась с каким-то бродягой!» Вот мать так и поступила с теми двумя письмами… Ну, я ж ему этого вовек не забуду! Но не об этом речь сейчас.

Христя помолчала, будто собираясь с мыслями, и потом сказала:

— Целое утро я думала. Да и ночью еще. И решила твердо: не буду жить больше с мужем. Все равно, посватаешь ты меня иль, может, передумал уже сегодня, на свежую голову! Все равно — вдвоем с Васильком жить будем.

— Нет, Христя, я не передумал, — сказал Артем, взволнованный ее неожиданным признанием. — Но, откровенно говоря, боюсь, как бы снова жизнь тебе не исковеркать. Иное дело, если бы я уже с войны вернулся. А то иду только на войну. Что, если вдруг…

— Не нужно об этом! — остановила Христя, тронув его руку. Артем крепко сжал ее руку в своей. — Живой о живом должен думать!

— А я разве о мертвом думаю! О тебе и Васильке, — как жить будете без меня. Одни!

— А — так? Ты думаешь, что мы с Васильком остались бы не одни? С отчимом, ты хочешь сказать?

— Ну да, — признался Артем.

У Христи голос задрожал от обиды:

— Спасибо за откровенность! Выходит, для тебя слова мои полова. Ведь только что сказала тебе — не буду жить с ним. Все равно!

— Нет, Христя, слова твои для меня не полова. Иначе я не запомнил бы твои вчерашние. О том, что ты всю жизнь потом корила бы себя.

— Ну, это ты меня просто в угол загнал! А я как раз думала, что именно ты меня их этих четырех глухих стен выведешь. Потому, если правду говорить, хоть и решила я уже, и так оно и будет, но на душе у меня тягостно… И помощь мне твоя очень нужна! Ну, скажи, Артем, разве это не подло, разве это не грех, если жена живет с мужем, не любя его, потому как полюбила другого?! Нет, не то говорю! Не полюбила, а всегда его только и любила. Это лишь казалось ей, что погасила любовь, как огонь водой. Ан нет! Угли еще тлели под пеплом.