Артем Гармаш - [116]

— С каким скотом? — не понял Артем.

— С господским. Когда землю поделят, и до скота черед дойдет. Вот к этому моменту они и готовятся: как его делить? Кому скот должен попасть. Но так, чтобы ненадолго.

— Ненадолго?

— А конечно! Какая же корысть им будет, ежели надолго? А тем паче навсегда. Никакой корысти.

— Ну, и как же они рассчитывают?

— Доподлинно я, конечно, не знаю, потому как на сборищах ихних не бываю. А заключаю из того, что случайно капнет или с расчетом закинет удочку который-нибудь из них. Чтобы прощупать, чем дышу. Такое уж положение мое сейчас в сельской жизни — среднее, как пишут в некоторых газетах. Да и в ваших, большевистских. Встретит меня Легейда Петро на улице — не пройдет мимо, остановится, заговорит. Но и Шумило или Гмыря — то же самое. Уже и об этом закидывали удочку.

— Чего же они хотят?

— Перво-наперво — чтобы скот раздавать не бесплатно, а продавать за деньги. Кому сход постановит.

— Чепуха! Да кто пойдет на это? Белыми нитками все это шито. Где же деньги у бедняка?

— Цену божескую. И не все сразу. На выплату. А для этого кредитное товарищество подбивают организовать.

— Одна уж кооперация есть, — ставя на стол второе блюдо, сказала Федора. — Так им мало. Есть еще такие, которым в правление хочется, чтоб и там воровать.

— Сами виноваты, — сказал жене Гордей. — Не выбирайте мошенников.

Он налил по второй чарке. И когда все выпили, вернулся к прерванному разговору:

— Говоришь, белыми нитками шито? Не очень и белыми. Деньги должны пойти, ну, известно, не помещику Погорелову. Деньги земельный комитет берет на всякие расходы. Разве мало у нас в селе сейчас вдов и сирот, таких слабосильных, что им никакая земля, никакое тягло, даже бесплатное, не поможет.

— Хотя бы Ивгу Передерийку взять! — вставила Федора.

— Ну, Ивга — это уж дальше некуда. И до войны нищенствовала. Не о таких речь. Вот тут и задумаешься, Артем. А что в них не доброта говорит, а собственная выгода — об этом и думать не приходится, картина ясная. Какая выгода? Да товарищества кредитного еще нет, и не скоро будет. А куда сунешься занять деньги? К тому же Гмыре или Пожитько? А это уже хомут на шею. Из которого потом не каждый и выберется.

— Выходит, что беднота имеет еще больше оснований…

— А вдовы да сироты не беднота? Иной даже соли борщ посолить не на что купить. Самообложение, скажешь? Ой, мало охотников найдется. Осточертело всем это самообложение. А сколько детворы в школу не ходит! Обувки нету. Да что там в школу — во двор выбежать не в чем. Босиком с печи на снег! В какую хату ни зайди — кашлем заходятся. А брюшняк! А сыпняк! Больница переполнена. Так дома и лежат вповалку, пока всю семью не перекачает… Вот тебе и белыми нитками!

— Ну, ты, Гордей, уж так очернил наше село! — не сдержалась Федора.

— Известно, не в каждой хате такое. Не только по мертвому хромой Охрим в колокол звонит.

— А вот кончится пост, и свадебная музыка заиграет! — весело добавила Федора.

— Жизнь! — задумчиво сказал Гордей. — И смех, и слезы вперемешку. Хотя бы и нас взять. Грех жаловаться. И здоровы все, и хлеб есть, и к хлебу… А Грицько домой вернулся, так и совсем… — Хотел сказать «можно бога хвалить», но глянул на сына, и язык не повернулся.

Грицько и сейчас, за обедом, был такой же, как все эти дни, — молчаливый, замкнутый. В разговоре никакого участия не принимал. А когда Артем обращался к нему с каким-либо вопросом (хотел втянуть парня в разговор), отвечал односложно — «да» или «нет». Да и то часто невпопад.

— Ты еще подашь что-нибудь, хозяйка, или можно благодарить?

— А вот узвар еще! — В это время стукнули двери в сенях. — О, и школьница наша!

Это действительно была Марийка, сводная сестра Грицька. Зашла в хату и, заметив за столом чужого (узнала, конечно, Артема), вежливо поздоровалась, стала раздеваться.

— Что поздно так? Макар Иванович, видно, без обеда оставил?

— И совсем нет, — пожала плечами девочка и вдруг оживилась: — А нас уже и не Макар Иванович будет учить теперь. Новая учительница приехала. — А дальше, уже обращаясь к одной матери, понизила голос: — Ой, и красивая ж! А пахнет от нее! Между партами как пройдет — куда там любисток или мята! И совсем-совсем не строгая.

— А вы уж и узнать успели! — улыбнулась мать. — Подождите, она еще покажет вам себя. Вот как будете плохо уроки учить да будете баловаться…

— А мы не будем баловаться! — уже взобравшись на печь, сказала Марийка. — И уроки хорошо учить будем. Что мы, глупые?

— Да уж в третий класс ходите!

— И совсем не поэтому. А если хорошо будем учиться и не будем баловаться, она обещала на святках в школе елку для нашего класса устроить. Уже и стихи задала повторить на завтра, которые про зиму. Она отберет лучшие. И велела мешочки сшить. Только чтобы красивенькие! Из самой лучшей материи, какая дома есть, это чтобы на елку повесить. С гостинцами!

— Видать, и в самом деле… — начала было мать, но Марийка перебила:

— А вот зовут ее… такое имя некрасивое. Как у Передерийки Ивги.

— Так ведь то Передерийка, нищая, ей какое имя ни дай… А это — учительница. И разве вы ее так просто и зовете — Ивга? Вы же ее и по отчеству.