Артем Гармаш - [114]

— Да он и тогда уже… Даром что из образованных, а за простой, трудовой люд горой стоял. Против царя да помещиков очень даже смело выступал. Как и у нас тогда на сходке. Многое забылось, известное дело, но вот и недавно: как-то читает Марийка вслух из своей книжки стих такой — «Заповіт» под названием: «Поховайте та вставайте, кайдани порвіте!» — а мне и вспомнился Григор. Ведь он еще тогда, на сходке у нас, слова эти Тараса Шевченко в речи своей приводил…

Так разговаривая, они и не заметили, как проехали площадь, и за церковью свернули вправо, на извилистую узенькую улочку — взвоз. Тут Гордей спрыгнул с саней. Сошел и Артем.

— Да ты бы сидел. В руку каждый шаг, чай, отдает.

— Ничего.

На юру улочка пошла ровно. Но уж не было нужды садиться в сани: крайние от обрыва ворота, где улица кончалась, а вниз, к ручью, вилась узенькая тропка, и были ворота Саранчука.

Распрягая коней возле навеса, Гордей сказал:

— А ты, Артем, пока я управлюсь с лошадьми, шел бы в хату. Дорогу, думаю, еще не забыл?

— Я подожду. Сегодня такой день, что и в хату не хочется. Да еще здесь, у вас! До чего ж хорошо, как глянуть в ту сторону: как на ладони — луга, Лещиновка!

— Ну, погуляй, полюбуйся! — А сам, усмехнувшись в усы, подумал: «Вот и смотрины. Правда, неожиданно. Ну что ж, сам набился!»

Гордей знал об отношениях Грицька с Орисей. И тогда, в начале войны, с его ведома и разрешения Грицько собирался сватать дивчину, да получилось так, что Мусий отговорил, уж очень неподходящее время было свадьбы играть. Нельзя сказать, чтобы Гордей считал Орисю завидной парой для Грицька. За такого сына-молодца — работящий, разумный, красивый — можно бы из более зажиточного двора невесту взять (не все же такие глупцы, как песчанский Середа; бедняга сейчас, наверно, волосы на себе рвет с горя да от раскаяния, потеряв дочку), но правда и то, что не в богатстве счастье. Полюбились — им жить, пусть будут счастливы! Тем более что девушка и ему нравилась. Скромная, но вместе с тем веселая, щебетунья. Такая только в хату войдет — сразу и в хате словно посветлеет. И братья хорошие хлопцы. Ну, а про сваху Катрю и говорить нечего! На все село нет другой такой! Недаром же тогда, в девятьсот шестом году, когда Катря овдовела, Гордей, — а был он уже года два как женат во второй раз, на Федоре, — частенько сожалел, что поспешил с женитьбой. Даже к Федоре стал хуже относиться. Но как раз сама Катря и помогла ему освободиться от этого «наваждения». Однажды, выйдя из церкви, за оградой Катря столкнулась с Гордеем. «Хочу спросить тебя, Гордей». Вышли из толпы, стали в стороне. «Чего это ты, Гордей, с Федорой не уживаешься? Вчера хлопца до смерти перепугали. Такое рассказывал! Просто не верится». — «Ну, коли уж сама спросила, отвечу». И он рассказал ей все как было. Катря покачала головой: «И вот из-за этого мучаете один другого! Да разве я вышла бы за тебя!» — «А почему? Из-за детей?» — «Нет, дети здесь ни при чем. Где трое, там и четверо. Да и Грицько твой мне все одно как родной». — «Может, хату жаль было бы бросить?» — «А конечно, жаль. Но можно было бы и не бросать: ты бы свою бросил», — «Так что же тогда?» — «Чудной ты человек, Гордей. Обо всем спросил, а о самом главном не догадался. Не пошла бы потому, что своего Юхима любила очень. Помер, а я его и теперь не перестала любить. И никогда не перестану. Да и что значит смерть! Когда каждый день и вижу и слышу его!» — «Снится?» — «И снится подчас, но я не об этом. Ведь Артем-то наш вылитый отец. Живой Юхим!» После этого разговора все как рукой сняло. И с Федорой жизнь вскоре наладилась. А к Катре с той поры проникся еще большим уважением.

Погруженный в воспоминания, Гордей задержался в конюшне дольше, чем обычно. Наконец вышел во двор.

— Ну как, Артем, осмотрелся?

— Осмотрелся. И, знаете, на месте Грицька я ни за что не пошел бы жить на отруб.

— А там не хуже! Тут в одну сторону далеко видно, а там — куда ни глянь! — А сам подумал: «Только ли Артема это мысли или, может, говорили уже всей семьей? Наверняка. Ведь как раз все в сборе».

— Безлюдье там! — сказал Артем, даже не подозревая, какую роль без его ведома навязал ему хозяин и как выглядит он перед Саранчуком со своей требовательностью.

— Это сейчас! А через несколько лет и там хат настроят.

Удивляло немного: неужто и Остап? И теперь уже не столько для Артема, сколько для Остапа да сватьи Катри, которым, без сомнения, Артем передаст этот разговор, начал Гордей приводить все выгоды от выделения Грицька на собственное хозяйство.

— Красота в природе, — начал он, — дело большое. Это правда. Но учти, Артем, что одной красой не проживешь! К красе еще и хлеб насущный нужен. Да и к хлебу. Вот об этом перво-наперво и нужно думать — как хлеборобствовать, чтобы хоть изредка, да высыхала рубашка от пота. Вот, скажем, так: одиннадцать десятин у меня было, есть да, по всему видать, так и останется — не отрежут, не прирежут. Пара коней. Тяжеленько! Земля далеко — не наездишься! А тогда бы: у меня конь, и у Грицька конь, у меня корова, и у Грицька корова. Только с навозом какая выгода! Вполовину меньше возить из села. В страду наполовину меньше снопов с поля в село возить. А тягло какое было, такое и осталось, та же пара коней. Все полевые работы — с Грицьком в супряге.