Арсенал ножей - [25]

Оставшееся свободным время я старалась ни о чем не думать. Быть может, когда-нибудь я опишу переживания приговоренной — вернусь к карьере той Оны Судак, которая была прежде всего поэтом. А пока меня вполне устраивало возвращение к армейской рутине. Я вставала в шесть ноль-ноль и делала разминку. Ела в кантине с очередной сменой и спала, когда выпадало время поспать.

Кормили на фрегате класса «гиена» стандартным флотским рационом. В другое время я бы назвала его пресным и унылым, но в сравнении с тюремной похлебкой это был сплошной восторг. Впервые за много месяцев у меня были чистые волосы и чистая одежда без паразитов. А из всех радостей, коих я была лишена в заключении, больше всего я страдала без кофе. Так исстрадалась, что даже горчащая мутная жижа, которую подавали на «Запутанности», моим иссушенным вкусовым клеточкам представлялась чистой амброзией.

На подходе к станции Камроз я пила кофе в рубке с командором Вронским. У этого человека была индивидуальность медузы, но я сюда пришла не ради беседы, к тому же далеко не искрометной. Пока он бубнил о мелочах будничной жизни корабля, я не сводила глаз с экрана, передающего вид с наружной камеры.

Мы выпали из гипера высоко над планетой. Огни городов лежали на ее ночной стороне россыпью угольков от тысяч костров.

Рассчитанная на миллион душ станция Камроз на фоне планеты смотрелась городом, сумевшим разбить оковы гравитации и всплыть на орбиту, увлекая с собой фабрики и верфи. Она излучала свет коммерции и промышленности: успокаивала уютными желтыми окошками квартир и офисов, перемигивалась красными и зелеными навигационными огнями челноков и мелких суденышек, слепила кричащими голограммами реклам и редкими вспышками сварки.

Растянувшаяся на орбите станции на добрые двести миль Мраморная армада выстроилась четырехгранной призмой. Миллионы кораблей белели под лучами солнца, как голая кость, их сверкающие носы напоминали узкие острые стилеты.

Каждому школьнику известно, что основательница Дома Возврата взяла за образец идеалы создателей армады. Они посвятили себя сохранению жизни. Они считали, что попавшему в беду путнику надо помочь, терпящего бедствие в космосе — спасти. А когда прекрасные легионы вступили в контакт со «Злой Собакой», корабли-кинжалы прониклись ее стыдом за участие в войне Архипелаго. Они рассудили, что ради сохранения жизни их долг — предотвратить повторение подобных войн.

А теперь они затребовали меня.

При нашей первой встрече я была отвергнута ими как недостойная вести их. Зачем же понадобилась теперь?

Я уже видела белые корабли, но никогда — так близко и только на последнем отрезке пути в полной мере оценила их мощь. Они, острые, но хрупкие, как бумажные самолетики, размерами не уступали «ятаганам». Такое их скопление превосходило самые могучие флотилии, с какими случалось иметь дело Общности, — обе стороны войны Архипелаго, вместе взятые, втрое уступали им числом. Если они окажутся врагами, нам нечего будет им противопоставить.

Один фрегат на несколько километров выдвинулся из роя, и мы сейчас направлялись к нему.

— Стыковка через четыре минуты, — доложил вахтенный.

Вронский отставил полупустую чашку и одернул обшлага мундира. Все в рубке молчали, прикипев взглядами к стене космических кораблей, нацеливших на нас отточенные пики своих носов.

— Ну, похоже, нам пора прощаться, — проворчал Вронский.

Я медленно опустила кружку с кофе на подлокотник и встала:

— Благодарю вас, командор.

— Для меня было честью принимать вас. — Он, прищурившись, оценил мой вид. — Едва ли я когда-нибудь узнаю, что все это означало, но я рад быть вам полезен.

Мы обменялись салютами. Исполнив положенные формальности, он шагнул ко мне и понизил голос так, чтобы не слышали другие.

— Кроме того, — пробормотал он, — как бы там ни было, а кое-кто из нас все равно считает, что с Пелапатарном вы решили правильно.

Я пожала плечами:

— Жаль, что трибунал с ними не согласился.

Вронский покачал головой. Я ощутила запах геля, которым он приглаживал редеющие черные волосы, и аромат сладкого черного кофе в его дыхании.

— В наземной операции мы потеряли бы тысячами, если не сотнями тысяч больше, чем от вашей бомбардировки. Война в джунглях — сучье дело.

— Меня это не оправдывает.

— Разве? — Он поднял бровь. — Почтительно замечу, что многие из оставшихся в живых с вами не согласятся.

Из рубки я направилась к главному командному шлюзу. В последние дни я старалась не допускать мыслей о событиях, чуть не поставивших меня перед расстрельной командой. Слова Вронского открыли ворота эмоциям. Когда я шла, руки мои дрожали, а ноги казались не надежнее губок. Перед глазами все плыло. Я чувствовала, как что-то подступает к горлу, но не знала, вырвется оттуда смех или всхлип.

Я пережила ожидание верной смерти и, при всей горечи и гневе, почти примирилась с такой судьбой. А сейчас засомневалась, способна ли справиться с потрясением внезапной свободы — особенно в этот момент, когда встала на пороге чего-то более чуждого и нечеловеческого, чем смерть.

Двое бойцов провели меня в шлюз, где подали мне сумку с вещами. Затем они отступили, закрыв за собой внутренний вход и оставив меня в одиночестве и без поддержки перед наружной дверью, за которой притаилось неведомое будущее.